К 85-летию со дня рождения и 10-летию со дня смерти
Сегодня, 15 августа, исполняется 10 лет со дня ухода из жизни прозаика Владимира Мирнева. Текущий 2022 год для памяти Владимира Никоноровича юбилейный – 9 декабря все, кто его знал, смогут отметить 85-летие со дня рождения писателя.
Странно, что прошло всего десятилетие с его смерти, а биографической информации осталось до обидного мало. Даже во вездесущей «Википедии» Мирнев не представлен!
Но в первой же ссылке по поиску в интернете (скажем, на LiveLib: www.livelib.ru/author/299894-vladimir-mirnev) сходу находится 17 его книг, что услужливо предлагают купить.
А вот о самом авторе – лишь скупое: «Член Союза писателей СССР с 1976 года. Имел высшее образование, работал журналистом, педагогом. Являлся лауреатом литературной премии России. Увлекался шахматами».
Потом этот куцый отрывок будет широко дублироваться на многих других сайтах. Слово в слово. Что за «литературная премия России» такая? И ох уж эти «шахматы», встречающиеся ещё на добром десятке интернет-порталов! Как будто больше и сказать нечего.
Кое-где всплывают скупые фрагментики дополнительной информации: «…являлся членом редколлегий журнала «Приокские зори» и альманаха (журнала) «Московский Парнас»…»
Единственное исключение – некролог в «Литгазете» десятилетней давности, написанный другом и давним соратником В.Н. Мирнева по организации литературного процесса Владимиром Поволяевым (https://lgz.ru/article/N34—6381—2012-08-29-/Podvizhnik%2C-ratnik19655/).
Хотя собственно биографических данных о Владимире Никоноровиче там тоже немного, но зато есть слова: «Я, например, совсем не уверен, что в рядах писательских найдётся ещё один такой подвижник, такой ратник, борец за высокую литературу, как Владимир Никонорович Мирнев».
Что до биографии, то даже и такое встречается: «Биографии писателя Владимир Мирнев пока нет. Если Вы хорошо знакомы с жизнью и творчеством этого автора, Вы можете помочь проекту, добавив его биографию» (сайт «BookMix. Клуб любителей книг»).
Ну как же так: прожить долгую и насыщенную творческую жизнь, оставить обширный материал для библиографов… И, в результате: «биографии пока нет»! А когда подвезут?
…Не могу сказать, что был знаком с жизнью Владимира Мирнева так уж «хорошо» (как хотелось бы Клубу любителей книг), но всё же приведу ряд фактов, выходящих за столь странное для характеристики писательского наследия указание об «увлечении шахматами».
Ну, достаточно сказать о том, что за годы творческой деятельности Владимир Мирнев успел издать свыше 30 книг своей прозы (из них без малого 20 – ещё в советское время).
…Родился в селе Кутузовка Шербакульского района Омской области. В 1928 году (за девять лет до рождения писателя) село состояло из 110 хозяйств, причём основным населением данного сельского поселения указывалась мордва. После окончания местной средней школы Владимир поехал поступать в Москву, в педагогический институт… Теперь местная библиотека в родном селе писателя гордо носит имя земляка, В.Н. Мирнева. По переписи 2002 года в селе проживало 1467 человек, по переписи 2010 года – 1292 жителя. Сколько на сегодняшний день осталось потенциальных читателей Библиотеки имени Владимира Мирнева – данных нет.
…В «благословенные застойные» годы сокровенной мечтой Владимира Мирнева был выпуск отдельного издания собственных афоризмов. Но как-то не срослось: видимо, навеянные Шопенгауэром мысли слишком уж «зримо» выбивались из сложившегося подцензурного канона. Воплотил эту идею Мирнев лишь уже в начале нового тысячелетия, издав в 2004 году свою книгу «Афоризмы и портреты».
*
На просторах интернета, увы, не нашёл критических статей о творчестве Мирнева или хотя бы воспоминаний о нём. Хотя, кого не спросишь из писательской братии – все Мирнева знают, помнят. Он, оказывается, и с Сергеем Владимировичем Михалковым был в хороших отношениях, так что даже уговорил его возглавить президиум Академии российской литературы (которую создал «с нуля» – задумал идею и воплотил в жизнь – именно Владимир Мирнев). И Юрию Полякову именно Мирнев дал в 1981 году столь необходимо-желанную тогда рекомендацию для вступления в Союз писателей СССР.
Но не только серьёзных литературоведческих исследований, но и просто упоминаний, увы, нет. Разве что (иногда, если очень сильно поискать!) на просторах вездесущего интернета можно отрыть упоминание моей статьи «Советский ницшеанец», что вышла в журнале «Литературные знакомства» через год после смерти Владимира Никоноровича.
Ну, за неимением альтернативы (не просто достойной, а вообще – любой!), хочется привести её.
Помню, очень ругали за название: мол, назови «Русский ницшеанец», ты же «не либерал какой-нибудь там»! Но здесь принципиально. Русских последователей Ницше имелось в избытке – даже ещё и при жизни философа. А вот «советский»! Ну, скажем так: я лично больше не с кем из них по жизни не сталкивался.
И, главное – в предлагаемом тексте можно отыскать дополнительную биографическую информацию о Владимире Никоноровиче…
Дмитрий Силкан
Советский ницшеанец
В конце семидесятых годов один из представителей советской литературной номенклатуры во время поездки в неизменно братскую Польшу забрёл в книжный магазин. (Судя по всему – раньше подобных досадных казусов с ним обычно не случалось!) И вот, к превеликому своему изумлению, нашёл на торговых полках лишь капитальные переводы русских классиков да два толстенных тома Владимира Мирнева (если из современников кого-то хочется выбрать).
Тогда же, в конце семидесятых, прозаика Владимира Мирнева признали лучшим иностранным писателем в Чехословакии (по суммарным изданным тиражам в переводе на чешский и по опросам литературных критиков). Мирнев даже становится там «публичной персоной»: его приглашают на национальное телевидение и радио, пишут о нём статьи в местной прессе, устраивают в его честь банкеты в различных организациях. Показателен даже такой факт: в самом популярном на тот момент чешском еженедельнике был опубликован «кроссворд с фотографиями». Многие слова представляли в нём «имена собственные» и, чтобы их отгадать, требовалось напрячь зрительную память и опознать персоны на фотографии. На одну из фотографий правильный ответ был – «Мирнев», а на другую – «Картер» (на тот момент – действующий президент США). Тогда же Мирнев получил и специальную премию Союза писателей Праги.
Однако на Родине нельзя сказать, чтобы публичная известность была хотя бы в чём-то сопоставимой. Во многом это было вызвано и тем, что на протяжении довольно длительного времени Владимир Никонорович Мирнев был «непечатываемым» автором. (Кстати, отчество Мирнева пишется именно так: не правильно-привычное «Никанорович», а именно «НикО». Я лично видел его паспорт и слышал объяснения: ошибка паспортистки, ещё «во время оно». Но раз отец записан «НикОнор», то и сын, соответственно: «Никонорович»).
Итак, Владимир Мирнев: прозаик, создатель и первый президент Академии Российской литературы. Закончил два факультета (филологический и исторический) Московского государственного педагогического университета. Какое-то время преподавал русский язык, литературу, историю, обществоведение и политическую экономию в учебных заведениях столицы: Московском вечернем авиационном техникуме и Московском вечернем авиационном институте.
Дальше – уход в Литературу: редактор, старший редактор, заведующий редакцией русской и советской прозы, заместитель главного редактора издательства «Современник». Выход первых рассказов, повестей…
Однако далее – всё пошло не совсем гладко. Осмелился выступить с довольно смелой для того времени критикой произведений Михаила Шолохова (что, разумеется, не осталось незамеченным). За критику «официально назначенного сверху властителя дум» молодой прозаик Мирнев был вызван для персональной беседы в Комитет партийного контроля (КПК) при Центральном Комитете КПСС, а по её итогам – исключён из рядов партии. После этого – неизбежно наступили несколько лет «перевоспитывающего» прессинга. Владимира Мирнева нигде не печатали (часть уже подготовленных публикаций была изъята из издательских планов). Было получено персональное приглашение в Голландию, на Международный конгресс молодых писателей, но Мирнева не выпустили из страны.
Однако Владимир Никонорович был неконфликтным человеком. А главное – понимал, что «плетью обуха не перешибёшь». Поэтому остракизм со временем закончился: подающий надежды прозаик «успешно исправился» и перестал выражать – вслух! – крамольные мысли. А посему был принят на работу в именитый журнал «Москва»: сразу же заведующим отделом прозы и членом редакционной коллегии. А далее – обычная для начинающего, но перспективного писателя того времени карьера: участие во всех проходящих совещаниях молодых писателей (вскоре – уже и в качестве наставника); избрание членом правления Московской писательской организации, затем – и членом правления Союза писателей РСФСР. Неизбежное в таких случаях получение просторной квартиры в центре столицы (от Литфонда) и сопутствующего ряда номенклатурных литературных наград: премии Союза писателей РСФСР, премии имени Симонова, премии имени В. Маяковского. Но, при этом, Мирнев был удостоен и тех премий, что не раздавали «по должности» – за которыми многие годы безуспешно стояли взыскующие очереди из членов различных «правлений да секретариатов»: премий «за лучший роман года» нескольких литературных журналов и издательств.
Вскоре началось издание романов Мирнева за рубежом (преимущественно в странах так называемого «социалистического лагеря»). Переводы на английский, немецкий, испанский, чешский, польский, китайский, хинди…
Одним словом – полный мейнстрим и лояльность к официально господствующей идеологии. Но давайте разберёмся – действительно ли перестал прозаик Мирнев рассуждать «в неправильном» русле? Ушёл ли от «внутреннего диссидентства»?
Мне посчастливилось не раз общаться с Владимиром Никоноровичем. А в бытность Мирнева главным редактором коммерческой газеты «Вестник Лицея» (в 1993 – 1994 годах) – даже около года работать с ним бок о бок, его заместителем.
Помню, часто слышал от него рассказы о писательской действительности так называемой «эпохи застоя». Про огромные гонорары, которые ещё надо было изловчиться потратить с пользой. Владимир Никонорович как-то признался, что часть заработанных прозой средств изводил на антиквариат: покупал редкие старинные вещи и книги. Например, похвалился, что в его коллекции есть мраморные бюсты времён Наполеона.
Постоянных клиентов антикварных лавок оборотистые дельцы-спекулянты знали в лицо. И, крадучись, предлагали всякие «редкости», которые, по тем или иным причинам, не могли появиться на прилавках официально. «То тесак какой-нибудь предложат эсэсовский, то красочный альбом порнографии, изданный за бугром…» – с улыбкой жаловался Владимир Никонорович.
Но зато иногда предлагали и редкие дореволюционные издания авторов, которых официальная государственная машина не желала признавать ни под каким соусом. Так Владимир Мирнев стал собирать «издания с ятями» Ницше и Шопенгауэра. И не просто прятать «на второй ряд» книжных полок, за «правильными классиками», но и тщательно штудировать запретные философские максимы.
Конечно, не берусь дать исчерпывающий анализ влияния данных философов на прозу Мирнева советского периода, но какие-то намётки, думаю, стоит всё же здесь сделать.
Согласитесь, когда во вполне типичном советском «городском романе» читаешь: «…жизнь…маленькое пиршество, на котором одни за столом должны обязательно съесть других. Все это знают, но все туда идут и пируют…», то становится как-то не по себе! Сразу же хочется посмотреть год издания книги. Сейчас-то этим никого не удивишь, но вот тогда!..
Многие вещи, которые, отбрасывая стыдливые эзоповы условности, открыто выражал в своих романах Мирнев, смотрелись просто вызывающе откровенными для плавного и вялотекущего соцреализма.
Это было даже «по ту сторону» негласно разрешённого вольнодумства. Ведь голый беззубый идеализм уже никого не пугал. В стране победившего развитого социализма достаточно спокойно выходили семитомники Канта, пухлые тома Гегеля, Юма, Беркли и прочих глашатаев Вольной мысли, «духовно чуждой» кондовому материализму…
Но на творчество Ницше и Шопенгауэра было наложено довлеющее табу. И не потому, что их не всегда корректно ассоциировали с германским национал-социализмом. Просто в тоталитарном обществе (с его радужными, восторженно-инфантильными слоганами – наподобие «Человек человеку друг, товарищ и брат» и проч.) эти два скорбных титана и выразителя предельного индивидуализма были от греха подальше отправлены на духовные выселки. Даже за машинописное копирование их произведений можно было запросто получить неприятностей «по полной» – вплоть до уголовного преследования! (Если вырисовывалось, скажем, «активное распространение»…).
И такой, к примеру, момент: когда при «позднем Горбачёве» (после 1988 года) разрешили первые коммерческие салоны с «ксероксами», где можно было что-то такое себе переснять, у окошка приёма заказов красовался категоричный перечень – какие книги или документы «не подлежат размножению». Прежде всего религиозные, духовные. Далее – вся печатная продукция от «сомнительных» забугорных рускоязычных издательств, ранее замеченных в пусть и мягком, но антисоветизме: «Посев», «Имка-пресс» и прочих. Но тут всё понятно. Но особо удивлял пункт: «Дореволюционные издания философов Ницше и Шопенгауэра». Причём, только их двоих! Вот и думай, с чем подобное ограничение могло быть связано – когда уже вокруг вовсю бесновались пресловутые «гласность» и «новое мЫшление»!
Но Мирнев особо и не таился. И гордо нёс знамя философа-нонконформиста… Я бы охарактеризовал его как одного из немногих «ницшеанствующих романтиков» советского периода. У него не было морального права (и, прежде всего, перед самим собой) приукрашивать окружающую действительность, сочиняя розовые прозаические пузырики на производственные темы, а ля «утренник на продлёнке». Но и сгущать краски, передергивать и ёрничать, добавляя жбан дёгтя в и без того скудную кубышку унылой жизни страны торжествующего соцреализма он не мог. А посему – был предельно искренен и писал «как есть». Просто так случилось, что окружение Мастера Слова никаких надежд на «светлое будущее» как-то особо не внушало.
По огромной территории тогда ещё здравствующего СССР расползалось победоносными шажками духовное одичание, вызванное не столько потерей исконной веры, данной издревле, сколько утратой национального самосознания, идентификации себя с великой тысячелетней культурой.
Даже классически ницшеанский, полный вселенской скорби дерзновенный лозунг «Бог умер» был переиначен в прагматично мещанское: «Да и не было Бога никогда… Мы наш, мы новый мир построим!»
И потому расхожий посюсторонний призыв: «Всё – во имя человека и для блага человека», гордо трепыхавшийся на транспарантах, перечёркивал любое томление по Высшему и Божественному, по Невысказанному и Необъяснимому! Ведь это абстрактное «благо человека» трактовалось не от церковно-славянского «благодать», а лишь как некий совокупный продукт, измеряемый в киловатт-часах да тоннах-кубометрах.
Мирнев, как тонко чувствующий своё время философ, не мог не понимать всего этого. «Великая общность советских людей», грузно выдвигающаяся к сытому, но бездуховному будущему, вызывала у него довольно смелые ассоциации. (Добавлю – и весьма опасные в плане личного социального благополучия, если бы к ним вовремя пристально присмотрелись компетентные органы!)
«…Поколение, в отчаянии мчавшееся вперёд, тяжело дыша, бредущее к цели… Поколение – те же самые поленья, которые жизнь бросает во… Вселенский костёр, неизвестно кем разведённый… пламень обволакивает их искрами, и вскоре всё исчезнет в сутолоке бушующего пламени».
Обычно такие «двойственные» в концептуальном плане вещи не пропускала внутренняя полиграфическая цензура. Зоркое око «первого отдела» довлело над любым независимым проявлением авторской мысли. Но Владимир Мирнев, будучи сам опытным редактором (ведь у него за спиной свыше 40 лет профессионального стажа – работы ведущим, главным редактором в крупнейших столичных издательствах), знал все тонкости, все потайные ходы, с помощью которых можно было вставлять столь крамольные куски в общую ткань повествования.
«Человек глуп, самонадеян, влюблён в себя. И чванлив. Он хочет познать самого себя. Дурость это. Никогда он себя не поймёт. Он должен понять природу, живой мир, и они откроют ему глаза…Человек… микроб в дебрях космоса, который заразит своею силою всех, и тут наступит конец всему!».
Понятно, что, по менторской указке сановников от литературы (со славным чекистско-партийным прошлым и высоким творческим будущим), подобные заявления могли исходить не от автора, а лишь от его отрицательных персонажей. Или, на худой конец, от колеблющихся лирических героев, временно находящихся в «смятении и сумятице». Потом подобные герои должны (просто-таки были обязаны!) сбрасывать с себя всю эту «мелкобуржуазную одурь и хмарь» и с воодушевлением вставать на путь «сознательного строителя коммунизма». (Ну, или тогда уж классически «очень плохо кончить», чтоб другим «взыскующим странного» неповадно было!).
Будучи мудрым и «многоопытным в издательских законах», Владимир Никонорович не напирал лбом «супротив паровоза» (А иначе – куда? В диссидентскую эмиграцию?). Потому и принимал жёсткие правила «окололитературной игры» – но делал это так мастерски, что вызывал восторженно-завистливый шёпот коллег.
«Правильный» и «политически грамотный» герой на прозаических страницах Мирнева мог разразиться пафосной речью, которая представляла собой аккуратно зацитированный (практически без особых изменений!) кусок из речи «дорогого Леонида Ильича» на каком-нибудь очередном заунывном пленуме. Надо ли говорить, что в контексте романа подобный ход выглядел как тонкая, но едкая сатира на совдеповские реалии (сейчас бы назвали – «стёб»). Но по интеллигентности подачи и действенности – на порядок превосходил параноидально-визжащие опусы забугорных «невозвращенцев».
«Бей кого-нибудь… Посильнее! Когда бьёшь, то становишься злее именно на того человека, которого бьёшь… он истекает кровью, а ты же его и ненавидишь. Человек так устроен, ненавидит того, кто лежит, кто истекает… а бьющие и глазеющие на это – любят как раз бьющего… ненавидят лежащего».
Ну, насколько тут чувствуется влияние расхожего «падающего – подтолкни» (и прочих зорких наблюдений за природой человека от философа Фридриха Вильгельма, уроженца Рёккена, что в Саксонии), – тут, как говорится, каждый может решить для себя сам.
…То, что выражал своими романами Мирнев, было очень узнаваемо, предельно точно подмечено и изящно выражено… но находилось даже вне официально допустимой сатиры! Киножурнал «Фитиль» и его печатный собрат «Крокодил» сколь угодно отважно могли высмеивать безобидные негативные реалии в обществе (вроде пьянства, бесхозяйственности, приспособленчества или мелкого жульничества). Но вот такую повсеместно распространённую «обывательскую философию», которую клеймил в своих романах Владимир Мирнев, упорно не признавал никто. Ни те, кто вцеплялся старческими трясущимися руками в расползающуюся по тёмным закуткам небытия государственную власть… Ни другие, кто своим равнодушием позволял им эту власть до поры до времени удерживать.
Так называемые «деятели культуры» (представители странной социальной страты, именуемой «народная интеллигенция), чтобы не потерять гарантированную кормушку и вес в обществе, где безраздельно возносился «гегемон-пролетариат» – стремились выглядеть максимально «лояльными и пушистыми». А посему – все, даже спорные явления советской действительности, по негласной договорённости равнодушного соглашательства (этакая публичная оферта развитого социализма – поголовно всеми принятая, но нигде не обнародованная!) традиционно преподносились в наиболее выгодном для действующей власти свете.
Мирнев же признавал лишь одну Традицию – беспощадную правду Великой российской литературы. (Неслучайно он и свою Академию назвал именно так – «российской», а не «русской»). Он был чужд выискиванию негатива и не пытался выразить нечто непременно в неприглядном свете. Просто – был «безоглядно» точен в отображении мира. Как талантливый летописец своего «заснувшего» времени, он бесстрастно отображал царящие в обществе настроения.
«…Бог пришёл, и бог сказал, и начинается… как в балете – тройной тулуп. Кто сделал три с половиной оборота, тот бог, а кто сделает два – тот избранник, а кто не сделает ни одного, тот… смертный холоп».
Подобный «коллективный паттерн» общественного сознания не прибавлял, мягко говоря, энтузиазма. Почему так понятны настроения писателя, случайно проговаривающегося в своих романах:
«…мне… иногда хочется быть зверем, простым обыкновенным зверем… сидеть на поляне и выть на луну…»
…Читатель Мирнева – это не серый обыватель, от скуки жаждущий «веселушного чтива». Чтобы понять прозу Мирнева, нужен особый метафизический настрой ума и тонкая душевная организация. Наконец, необходим довольно высокий общий культурный уровень. Неслучайно на мирневских страницах ещё в благословенные советские времена частыми гостями расцветали эпиграфы из Лермонтова и Грибоедова, цитаты из Грасиана, Ключевского, Тита Ливия…
Писатель борется (почти как Дон Кихот – в гордом одиночестве!) с расхлябанностью в умах и сердцах, с потерей нравственных и духовных ориентиров, с историческим и культурным беспамятством… Со всем тем, что он метко обозначил термином «теория русского абсурда».
Согласно этой теории: «…Бог умер и пропал в неизвестных пределах, и надеяться можно только на себя…». И чтобы удержать читателя от последнего шага в этот безудержно-беспросветный коммунистический космополитизм, Владимир Мирнев рисует мрачную картину Духовного Апокалипсиса, завораживающую своими мистическими прозрениями: «…Конец света – нечто такое, что приблизит к торжеству главного. В начале будет смерть. Бог умер! …хаос обнимет мир своими костлявыми руками, зло победит добро. Торжество зла! Вот что такое смерть бога… всемирность и логическая точность всеобъемлющего движения вперёд и вперёд – по крутой спирали зла».
*
… За три дня до своей кончины Владимир Никонорович отдыхал на даче. Так и хочется дописать «вместе с родственниками», но это не совсем так.
«Мы его звали – то поговорить, то перекусить – но он отнекивался, уходил ото всех и сидел на ступеньках крыльца, вглядываясь куда-то за линию горизонта…» – рассказывали мне потом на похоронах его близкие. А ведь обычно было не так: Мирнев был гостеприимным хозяином, душой компании, увлечённым рассказчиком.
В тот раз родственники даже специально спросили, почему не хочет быть вместе со всеми: «Не заболел ли?»
На что Владимир Никонорович лишь улыбнулся: «Ну что вы суетитесь, бегаете? Садитесь рядом со мной – помолчите и послушайте тишину!»
На следующее утро отправился в Москву – один, на электричке. А ещё через два дня – его не стало…
Дмитрий Силкан
(Фото автора, из архива автора)
