Любовная лирика Николая Коновского
В поэзии легче воспарить, взлететь, поплавать как в пространстве безвоздушно-космическом, вселенском, так и в воздушно-облачном, земном. Нам, романтикам, легче. Не знаю, как справляются без такого рода взлётов-полётов реалисты. Наверное, как-то справляются. Возможно, ты не будешь особенно-то страдать без того, что тебе заказано генетически, не дано отроду? Возможно…
В поэзии легче прикоснуться к этому безвоздушно-космическому или воздушно-облачному – через любовную лирику. На то она и любовная. Высшую степень прикосновения ко льду ледяному и – одновременно! – к огню огненному в ней вижу у Блока в «Демоне». И у него же – мягче, спокойнее и где-то телеснее, через плотское, в других его шедеврах: «И веют древними поверьями её упругие шелка, и шляпа с траурными перьями, и в кольцах узкая рука». Совершенно реальные приметы реального видения зарождающегося чувства.
Пушкин улетал выше блоковских реалий: «Я помню чудное мгновенье: передо мной явилась ты, как мимолётное виденье, как гений чистой красоты». Но не дотягивался до его же огненно-ледяных пространств. Да это и не нужно было ему, настроенному на иные вибрации. Что-то своё, собственное пытался выразить и Тютчев через лирику любви.
Почему я предваряю микро-сонмом таких великих имён любовную лирику Николая Коновского? Да потому что – смею утверждать! – его в сей ряд вписать не только можно, но и нужно. Тем более что в этом я не одинока. В скромных строках аннотации его нового поэтического сборника «Кровь граната», только что изданного в «Российском писателе», прописано следующее: «В литературном мире Николай Коновской известен как мастер философско-классического стиха, продолжатель тютчевской традиции в русской поэзии. В новой книге автора представлена его любовная лирика – отражение высокого чувства, «что движет солнце и светила», – основания Бытия».
Вот только тютчевская традиция в любовной лирике не только освоена Коновским, но в ней произошло то самое расширение пространства от тютчевского лирического потолка… до высот и глубин иных. Каких? – давайте исследуем. С уточнением, что разговор пойдёт только о лирике любовной.
Что есть любовь у Тютчева? Кем является для него любимая?
Любимая по Тютчеву – это «младая фея», у которой «волшебный взор, и речи, и смех младенчески живой», у неё «розы ланит», «улыбка уст и блеск очей». Она:
…с веселостью беспечной
Счастливый провожала день;
И сладко жизни быстротечной
Над нами пролетала тень.
И так далее… Да, лексика… да, почти полное отсутствие воздуха в пространстве стиха для современного читателя. Но не это главное. Уже первая встреча тютчевских влюблённых означена роковой: «Ты помнишь ли, при нашей встрече, При первой встрече роковой…». И посему закономерен финал, итог любовного горенья:
И что ж от долгого мученья
Как пепл, сберечь ей удалось?
Боль, злую боль ожесточенья,
Боль без отрады и без слез!
Любовь по Тютчеву убийственна, любовь – буйное ослепление страсти. Частое употребление самого слова «любовь» – открыто назывательно и вряд ли способствует чувственному восприятию столь нежной и ранимой темы:
О, как убийственно мы любим,
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!
Видимо, длительное пребывание на дипломатической работе, вне России, а по возвращении работа цензором – сковывали талант Тютчева как лирического поэта. Но давали расширение, простор иной составляющей его поэзии – лирике философской и политической. Именно здесь он достиг уровня одного из самых выдающихся представителей этого направления среди современников.
И вот перед нами любовная лирика Николая Коновского. С первых же строк – дарящая… С первых же строк возвышающая…
Дарящая щедрою рукой даже просто музыку названия стихов: «Токката вечности», «Только от кротких ореховых глаз золотых…», «Цвет – золотой и зелёный…», «О свет звезды!», «Дар, слепой и неслучайный», «Солёный ветер нежности твоей», «Мир, беспощадно блаженный», «Есть вечность, мы и море», «У мироздания в руках», «И голос твой слаще вина». И так далее – стихов в сборнике «Кровь граната» около двухсот. Окунешься лишь в их название в конце книги – и подпитка светом мгновенная.
Самое удивительное – практически полное отсутствие в его лирике ноток сусальности, сентиментальности. И это при такой-то теме, склонной по природе своей сползать к этим простительным способам выражения столь трепетного чувства.
Что спасает от этого? – Высота взятой с первого стиха сборника планки. Вот он этот стих – «Мыс Фиолент»:
Чрез сколько бы ни было – даже чрез тысячу лет –
Всё в памяти сгинет, и только один Фиолент –
Мыс, полный величья, не канет в забвенье и Лету.
Ты помнишь ли медный, звучащий над бездною глас,
Цикад песнопенье и не оставлявшее нас
Жарою и грозами жгучее крымское лето;
И море бескрайнее – высь, поглотившая ширь,
И мира древнее, на самом верху монастырь
Святого Георгия; тихих свечей колыханье,
И камней громады, и слёзы плетущихся лоз,
И воздух, в котором смешалось дыхание роз
С разлитым над вечностью Божьим неслышным дыханьем…
И эти метафоры: «мыс, полный величья», которому невозможно кануть «в забвенье и Лету», и «море бескрайнее – высь, поглотившая ширь», и «мира древнее, на самом верху монастырь», и финальный аккорд: «воздух, в котором смешалось дыхание роз с разлитым над вечностью Божьим неслышным дыханьем…» – вся эта высота, глубина и ширь будут пропитывать лирику сборника до последнего стиха. Не позволяя ей сползать до расслабленно-бытового тютчевского: «Она сидела на полу И груду писем разбирала…». Тютчев, пронизанный и заражённый литературой и культурой Запада, на котором провёл более двадцати лет, возможно, утерял гармонию единства человека и Божественной природы. У Коновского это единство не утеряно, оно превращается в мощную песнь – в песнь любви, в первую очередь:
…Мы, за руки с тобою взявшись, вмиг
Сквозь хлябь метнулись к ближнему укрытью –
Им оказался храм Пречистой Девы,
Готический собор, где шёл органный
Концерт старинной музыки, звучала
Токката ре минор, творенье Баха…
Как всё слилось; и Бах, и вспышки молний,
И узкая рука твоя в браслетах,
И капли влаги на твоих ресницах!..
Но дивный Бах! – необычайной мощи
И глубины исполненные звуки
Преображались над моей главою
В разверзшийся непостижимый космос,
Гимн вечности и трепет перед ней…
А близко, за церковною оградой,
Увитою плющом и виноградом,
Почти касаясь Божьего престола,
Свой гимн Творцу и славу пело море,
В своей любви и безраздельной мощи
Почти не уступающее Баху…
В этих строках гармония русского космизма переплетается с гармонией западной – через музыку гения, через его гимн вечности. И здесь она пронизана божественными скрепами Природы: «Свой гимн Творцу и славу пело море, В своей любви и безраздельной мощи почти не уступающее Баху…».
Эта высота, заданная уже первыми стихами сборника и длящаяся достойнейшим образом на всём его протяжении, создаёт атмосферу доверительного соучастия всему, что хочет проявить поэт, исследуя столь сложнейшую, тончайшую и болезненную тему. И кровь граната, через разломленный любимой плод метафорически орошающая отношения влюбленных и возвращающая их к тайне тайн – библейскому райскому древу, «ввергнувшему в соблазн праматерь Еву», – это не знак блаженства и безоблачности их отношений, но:
Как веющий над нами рок,
Дыханье рока, –
О, как таинствен и глубок
Сей дар востока!
Но одухотворённый и гармоничный мир лирического героя принимает и этот рок:
…И растворившись, не умру,
Но с лаской прежней
Огонь губами соберу
С ладони нежной…
И моря плеск, и полдня зной
Живут любовью…
И мы повязаны одной
С тобою кровью.
Да, чувство может сгореть: «Тихий пепел сгоревшего дня. Ни души, ни тебя, ни меня…». Но – «Сколько мук, сколько рук, сколько лет!.. Только синь, только жизнь, только свет». В этом неугасаемый, скрепляющий всё и вся лейтмотив любовной лирики Николая Коновского.
Гений Тютчева, отражённый в памяти забывчивых поколений как минимум двумя романсами на его стихи: «Я помню время золотое…» и «Я встретил вас, и все былое…», безусловно, будет жить как образец классического русского стиха. Но нам не стоит забывать о том, что русская литература, русская поэзия движется во времени и пространстве в своих истинных образцах вперёд. И одним из крупнейших её современных светочей на этом пути является высокая поэзия Николая Коновского, которой подвластны как любовная, так и духовно-философская её составляющие, перетекающие в тесное родственное триединство.
Валентина Ерофеева
