Борис Алексеев, «Количество жизни», повесть. Москва, издание Московской городской организации Союза писателей России (совместно с НП «Литературная Республика»).
Борис Алексеев – профессиональный иконописец, член Московского союза художников. Награждён двумя орденами Русской Православной Церкви. Член Союза писателей России. Пишет стихи и прозу. Выпустил ряд книг, в т. ч. книгу стихов «Житейское море» и три книги прозы: «Кожаные ризы» (рассказы, жанровая проза), «Неделя длиною в жизнь» (сборник эссе) и «Планета-надежда» (фантастика).
Марианские впадины и звёздные сияния духовных метаморфоз
Уж столько копий сломано в попытке определить, что считать главным в художественном тексте: сюжет или стиль. Предпочтения разнятся. Самые дальновидные уверяют: должна-де наличествовать гармония всех составляющих.
А вот уже если рассматривать важнейшие слагаемые в сюжете, то тут особых разночтений и не обнаруживается. Сюжет должен быть не просто «линейным», с отображением некой череды событий, но и обязательно внутренне нагруженным: нести в себе и сверхидею, и смыслокреативные находки… А главное – обязательно вскрывать происходящие метаморфозы во внутренней психологической организации описываемых героев, генезис их самоощущения, восприятия себя в мире.
Незатейливые литературные квесты-бродилки, где герой представляет собой лишь некий «чёрный ящик», вокруг которого наворачиваются-разворачиваются яркие слои однотипных приключений, возможны лишь в низкопробных литературных поделках, типа нескончаемо вторичных «расхожих фантастик» и «банальных фэнтези». И благо, что нынешний искушённый читатель требует от автора предоставления безоговорочной возможности погружения в глубины психических состояний лирического героя, предоставление карт-бланша на со-ощущения и со-чувствования всех тонких астральных перипетий, происходящих в человеческой душе.
Всегда интересно наблюдать за внутренним ростом, духовным и душевным развитием, происходящими с лирическим героем. Возможно, этот именно тот процесс, которые и сам читатель страстно бы желал иметь в себе, но в силу разных причин откладывает до неких лучших времён. Интеллектуальная литература, тонко чувствующая малейшие нюансы внутренних состояний человека – всегда была недосягаема для тех, кто не относит себя к «любителям рефлексий» (в отличии от обычной, описательной, ставящей цель исключительно «прокоротать» – читай: убить! – время за развлекательным чтивом).
Думаю, вдумчивому читателю, выросшему на классических образцах мировой словесности, не может не понравиться повесть «Количество жизни» Бориса Алексеева. И, прежде всего, не только общим философским настроем (заявленная «метафизика бытия» рассматривается автором с совершенно с неожиданных сторон!). Но, главное, тщательным описанием процесса метаморфоз в традиционно загадочном внутреннем мире лирического героя.
Как биологическая единица тот не претерпевает видимых изменений: героя не бросают в жуткие условия тюрьмы или в пекло боевых действий, с ним не происходят фатальные несчастные случаи, он не «подсаживается на наркотики». И даже не встречается со столь ожидаемыми по затёрто-расхожим сюжетам предательствами или обстоятельствами непреодолимой силы (типа катастроф, революций, эпидемий и прочего «надрывного антуража»). Да и яркое любовное увлечение не даёт того непомерно раздутого изменяющего реальность эффекта (что столь распространенно в нескончаемых томах т.н. «романтической прозы»). Но при этом главный герой повести, Егор Дивеев, проходит захватывающе интересный путь неожиданных внутренних трансформаций.
При этом генезис его духовных исканий берёт начало в ставшем уже классическим противостоянии «физиков и лириков»: но только не как непримиримых антагонистов, а как взаимодополняющих друг друга подходов в попытках осмыслении Бытия…
Вначале повествования Егор – «крепкий физик». Работает на практике в Институте атомной энергии имени И.В. Курчатова («Курчатнике», как его именуют сами сотрудники). Лелеет «романтические надежды на возможность прикоснуться к атомной тайне бытия». И тут важно, что не происходит ничего «условно непредвиденного» – того, что могло бы «извне» побудить героя переосмыслить принятый им вектор постижения мира. Успешно защищён диплом, состоялось зачисление в штат «Курчатника», без пяти минут получено место в вожделенной аспирантуре. Казалось бы – впереди блестящие профессиональные перспективы!
Но что-то свербит в душе будущего «взламывателя ядер материи». Он не может забыть, что ещё до начала увлечения математикой в старших школьных классах, всё детство увлечённо рисовал: на обоях, на асфальте – везде, где только удавалось маленькому художнику (предположу, что для автора повести, профессионального художника Б. Алексеева, повествование является во многом автобиографичным!).
Часто уверяют, что заложенное в детстве – Богом, Мирозданием, собственным «высшим Я» – никогда и никуда затем не пропадает, а в той или иной форме станет проявляться всю жизнь.
Егор Дивеев не бросает работу физика-атомщика, но начинает всё больше и больше времени посвящать рисованию. Вначале это просто ни к чему не обязывающее хобби. Мать Егора снисходительно отмечает: «Пусть порисует… авось, само пройдёт…» Но вскоре зародившийся «лирик» вдохновенно берёт верх над «физиком».
Несостоявшийся физик Дивеев вдруг решительно собирается «отредактировать собственную линию жизни маркером высокого искусства»! Именно с этой отправной точки и начинается долгий процесс постижения себя. Сначала – через рядового работника в мастерской по шлифовке литографических камней. (Автор отмечает, что Егор «добровольно… прыгнул с ухоженного круизного лайнера «Академик И. В. Курчатов» в маленькую грязную комнатёнку для шлифовки пудовых литографских камней…». Как не назвать подобный выбор судьбоносным?)
А дальше – больше. Возможно, в какой-нибудь другой жизни приобщение к миру художественной богемы и обозначало бы конец дальнейших внутренних исканий, но только не в повести «Количество жизни». Здесь заявленное «количество» неумолимо (пусть и не сразу, а исподволь, шаг за шагом!) переходит в «качество».
Не хочется раскрывать весь сюжет (чтобы не упрекнули в том, что сейчас именуют модным словечком «спойлер»). Но принятый автором повести алгоритм разворачивания событий – в том числе и любовно-романтическая линия – неуклонно ведёт героя на путь духовного самосовершенствования. «Так, в пригородной электричке «Москва – Кашира» при температуре минус девятнадцать градусов по Цельсию побежал божественный клубок и потянулась от него ниточка их первого духовного путешествия».
А духовное путешествие – это уже особый жанр. Зачастую его едва ли выразишь словами! И уже на этой стезе герою повести (как и читателю!) предстоит встреча с инконописцем Венедиктом, что двадцать последних лет вдохновенно пишет образа. А затем с матушкой Иулианией и другими современными подвижниками Духа.
И вот уже новая метаморфоза – в музыке, которой он увлекался ещё со школы: «Битлз, Пинк Флойд, музыка подростковых десятилетий уступили место Афонским песнопениям. А Валаамский знаменный распев стал его насущным «музыкальным чтивом».
А затем – путь в Соловецкий монастырь. Попытки решить «…дилемму: кем является Бог: источником творческого вдохновения или просто любви?» Беззаветное увлечение новой романтикой – романтикой иконописного ремесла. Благословение отца Антония… Встреча с христианским чудом…
Даже не хочется больше ничего тут расписывать: чтобы ненароком не помешать читателю самому встретиться на страницах повести с настоящим чудом. Чудом душевных и духовных трансформаций. Уверен, тут лучше всего оставить автора один на один с благодарным читателем.
Ну, разве что, трудно не привести фрагмент из заключительной части повести. Который, считаю, очень хорошо характеризует и авторский замысел, и ту «художественную сверхзадачу», что автор решает в процессе повествования.
«Мы исследуем Марианские впадины, заглядываем в звёздные дыры и в то же время редко совершаем случайные открытия на расстоянии вытянутой руки. Разглядывая ветхий имидж Адама, мы настраиваем приборы на бесконечность и попадаем в ловушку псевдознаний. Тех знаний, у которых нет с нами никаких связей, кроме нашего воображения о них. Мы пытаемся в духовных и физических исследованиях добраться до самого Бога. Но так как расстояние до Бога равно или нулю (случай редкий), или бесконечности, мы описываем Его всегда воображаемо, исходя из прикладных необходимостей. Если бы мы действительно мечтали познать устройство Вселенной, то трепетно примечали признаки Божьего бытия в малом и порою едва заметном…»
И здесь едва ли что-то можно к этому добавить!
Дмитрий Силкан