В ближайшее время в здании Союза писателей России на Комсомольском проспекте откроется Четвёртое Всероссийское Совещание молодых литераторов «в Химках».
Мы продолжаем публикацию материалов о совещаниях молодых в Советское время. На очереди – Сибирь. Предлагаем интересный материал, подготовленный Анатолием Кирилиным, участником 8-го Всесоюзного совещания молодых писателей в Москве 1984 года.
Совет молодых литераторов СПР
Где-то далеко, в России-матушке…
О Всесибирском семинаре молодых литераторов (Новосибирск 1982 г.) и 8-ом Всесоюзном совещании молодых писателей (Москва 1984 г.)
1.
Вроде не время ещё приступать к мемуарам, возраст не вышел. Однако, оглянешься на каких-нибудь пять-семь лет назад – и оторопь берёт: как много поменялось за это время вовне и в нас самих. Не буду льстить себе, что многим интересно вместе со мной вспомнить, а кому и узнать заново то, к изложению чего приступаю. Да и зачем – многим? Заблуждение, будто художник творит для масс, истаяло. Кстати, в этой связи и оценка графомании, величайшей из эпидемий, поменялась. Не для славы, оказывается, пишут, какая она теперь, слава у литератора? Два десятка модных имён на всю великую, самую читающую до недавних пор страну. Стало быть, пишут из неистощимой любви к самому процессу. Ну да ладно, это разговор отдельный.
А предмет сегодняшнего разговора – давний спор о патернализме в области литературы. Рассмотрим здесь ее как отдельную отрасль культуры и искусства. Хотя до сих пор считаю ошибкой (случайной ли, умышленной – не будем сейчас разбираться) Алексея Максимовича Горького, впервые употребившего соединительный союз «И» в сочетании «литература и искусство». Тем самым великий пролетарский писатель не соединил, а отделил одно от другого. Ещё раз скажу: об этом не сегодня.
Итак, патернализм или, более по-русски – поддержка, покровительство самой литературы через оказание финансовой, издательской и прочей помощи труженикам в области изящной словесности. В прошлые, не такие давние времена, называемые советскими, необходимость сего оспаривалась, в основном, нашими зарубежными недругами и так называемыми писателями-диссидентами, среди которых, к слову сказать, по-настоящему талантливых художников было не меньше, чем среди обласканных государством.
Для любителей забегать вперед с опознанием выводов сразу скажу: нет у меня однозначного ответа – PRO или CONTRA. Тогда не было и сейчас нет…
1982 год. Новосибирск. Всесибирский семинар молодых литераторов. По масштабам, представительности и количеству участников, пожалуй, ни до того, ни после такого в Сибири не было. Достаточно сказать, среди поэтов-руководителей был замечательный русский стихотворец Юрий Кузнецов, критиков возглавлял известный литературовед Александр Михайлов. Замечу, что впервые на литературном семинаре главенствующую роль играли критики, а не, как обычно, маститые или более-менее известные писатели. Критики приехали из Москвы молодые, «неочлененные» (то есть не вступившие ещё в Союз писателей), под стать участникам семинара. В нашей делегации из молодых были Владимир Соколов, Владимир Бровкин, Стас Яненко, Евгений Гаврилов… За названных ручаюсь, но кого-то, вероятно, упустил. Простите великодушно. Из руководителей, а скорее это была группа поддержки, – наша мощная артиллерия – Евгений Гущин, Владимир Башунов… Невольно вскрикнешь, назвав имена: да большинства уж нет! Еще и поэтому считаю возможным сегодня обратиться к тем дням. Что касается группы поддержки – никакого преувеличения. Евгений Гущин настолько проникся необходимостью своей миссии, что, опоздав на два дня, явился с двумя караваями хлеба и парой бутылок водки. Всё оказалось кстати, к тому времени у казначея алтайских семинаристов Жени Гаврилова украли все общественные деньги. Да, у писателей – всё как у людей.
В нашей группе прозаиков были, в основном, омичи. Юрий Виськин, Анатолий Чепкин, Павел Брычков, Алексей Декельбаум. Да нас двое из Барнаула – Владимир Бровкин и я. Понятное дело, землячество не могло не сыграть свою роль. Лупили нас с Бровкиным превосходящими силами. Руководители – те самые, «неочлененные», москвичи Владимир Куницын и Александр Неверов. Сейчас, по прошествии четверти века, они давно уже члены Союза писателей, авторы книг, сборников критических статей и серьёзных монографий, живут по-прежнему в Москве. Куницын, работая во Всероссийской государственной телерадиокомпании, возглавляет секцию критики в Московской писательской организации, Неверов – заместитель редактора одной из столичных газет. Наверно, повзрослев, они стали терпимее и мягче, а тогда кулаки зудились по-молодецки, и не было пощады ни дружным омичам, ни разрозненным барнаульцам. Приходил Женя Гаврилов, попавший в другую группу, пытался отбить Владимира Бровкина с его замечательно непохожими ни на что рассказами (чего стоит одно название – «Корова на Луне»!), досталось заодно и Жене. Хотя московские критики оценили его великолепную филологическую подготовку и дар ритора.
К слову. И пускай читатель простит меня за отступления от темы, слишком обилен поток мыслей, которыми некогда было поделиться в те далёкие времена, а впоследствии – и не с кем. Да и, казалось, незачем. Так вот. Сегодня, разбираясь в современном потоке новоизданий и рукописей, диву даёшься, как низок не то что культурно-исторический, филологический, но даже попросту общеобразовательный уровень авторов – будь то проза или поэзия. Женя Гаврилов, прожив всего двадцать восемь лет, был высокообразованным, начитанным литератором. Он успел издать всего одну небольшую книгу рассказов. Тонкая, пронзительно-чувственная проза его выросла из природного таланта, орошённого глубокими знаниями. Бывает знание без таланта, бывает наоборот. Думаю, что и то, и другое, существуя порознь, (разве что, за редким исключением!), в литературе не сулит ничего хорошего.
На этом семинаре не раздавали куличей. Бескомпромиссные обсуждения, литературные баталии об уровне современной прозы и поэзии принесли куда больше пользы, чем поиск неофитов. Впрочем, были и открытия. Помню утро, когда наши руководители (наши же сверстники, напомню) явились с помятыми лицами и объяснили свой недосып и ночное вакхическое бдение знакомством с удивительным писателем и исполнителем собственных песен Николаем Шипиловым из Новосибирска. Именно тогда впервые услышали мы это имя, ставшее впоследствии в моей жизни очень важной её частью.
– Он куда сильнее Высоцкого! – заявил Владимир Куницын.
Вряд ли кто тогда всерьёз отнесся к этому заявлению, но Куницын оказался прав, имея в виду силу любви и великодушие. Да и силу таланта. Однако об этом в другой раз.
Сегодня замысел и организация того семинара видится по-особому. Прежде всего, особенность эта в том, что молодые обсуждали молодых. Им вместе входить в литературную жизнь: поэтам, прозаикам, публицистам и критикам. Вместе набивать шишки и праздновать успех. Когда у кого случится то, другое, третье и случится ли вообще – как кому судьбой положено, однако первый шаг они все уже сделали.
И разъехались семинаристы по домам, каждый со своим уроком за плечами, со своей головной болью и планами. Кто, казалось бы, стал думать о выполнении поставленной задачи, того самого замысла? Разъехались – работайте. Всё так, но вместе с этой работой, главной, конечно же, для творца, шла другая, там, в Москве. И разворачивали её, в первую очередь, те самые, молодые, жестокосердные критики, которые свою жизнь в столице использовали не только для развития собственного успеха. Впрочем, кто и каким образом успех этот самый для себя оценивает – вопрос.
Но я опять забежал вперед. Первым после семинара написал мне омич Юра Виськин. Случилось это не сразу, может, год спустя. Очевидно, всем нам понадобилось время для осознания всего того, что было на встрече в Новосибирске. Не буду подробно передавать содержание нашей переписки, приведу несколько фрагментов. «Перечитал твою книгу, заново всё переосмыслил. Какие глупые все мы были на том семинаре! С нетерпением ждал выхода твоей повести в «Литературной учёбе», дождался… Вычитал свою вёрстку в «Молодой гвардии», отослал. У Брычкова скоро выходит исторический роман, но до книги его ещё обещают напечатать в журнале «Сибирские огни». Молодец, он теперь заканчивает второй и уже сидит в архиве, набирая материал на третий… Декельбаум напечатался со своими вещами в коллективном сборнике, сейчас этот сборник отослали в Москву на рецензию… Денег катастрофически не хватает. Родилась дочь, ей сейчас уже четыре месяца, сам понимаешь, не до работы. А так было бы здорово получить приличный аванс из издательства и бросить свою инженерную каторгу. И засесть за письменный стол… У нас образовалось литературное товарищество, в него вошли те, у кого уже есть книга или серьёзные публикации. В общем, это уже повыше, чем литобъединение… Видел в «Литературной России» твою подпись под письмом писателей России. Это письмо я поддерживаю полностью и подписался бы под ним, не задумываясь ни на секунду…»
Написал и Алексей Декельбаум: «Тебе моё письмо, как снег в июле. Четыре года прошло. Давно уже хотел написать, выпросить твою книжку. Честное слово, старик, мне она нужна. Моя первая книжка вышла ещё в 1981 году, вторая в плане на 88, но до сих пор нет заключения Госкомиздата. Времена меняются, а сатира, как была, так и остаётся под колпаком у множества ответственных паразитов, которые отлично понимают, что запрет ни к чему не обязывает, а разрешение чревато ответственностью…»
Пришли письма от Павла Брычкова, Анатолия Чепкина, давно перешедшего возраст «молодых писателей». У всех – работа без края, бытовые, издательские и прочие трудности. И ни у кого паники, нытья, жалоб.
Я здесь упомянул лишь об омичах, но были ещё новосибирцы, красноярцы, томичи, побывавшие на том семинаре и хотя бы изредка, но напоминавшие о себе в редких письмах. К тому времени прошли подобные семинары в других регионах страны, уже состоялось восьмое Всесоюзное совещание молодых писателей в Москве (май 1984 года), где встретились старые знакомые, и у многих появились новые. Об этом совещании я расскажу далее.
Мы почувствовали, что появились некие нити, связывающие нас, разбросанных по всему великому Советскому Союзу. Да, мы сами хотели того, мы жаждали этих связей, но, как сейчас я это отчетливо понимаю, одних лишь наших желаний и стремлений было недостаточно. Что поделаешь, большую часть своей жизни замкнут писатель в ограниченный круг общения и самого жизненного пространства.
А теперь, скажете вы, ответь нам на вопрос: зачем вам и прочим, вам подобным, эти самые связи? Писатель индивидуален, обособлен, одинок – и слава Богу! Помнится, было время, у нас в Барнауле пытались на праздничную демонстрацию выстроить колонну писателей. Да они не выстраиваются ни в какие колонны, ни в какие сообщества, разве что объединяются по некоторым признакам, далёким от литературы. Как, например, в Союз писателей, который рассыпался, распылился на несколько союзов, едва только заштормило в обществе, залихорадило страну…
И правда – зачем? Очень трудно сейчас ответить, признаюсь. Сейчас, когда поэту и литературному деятелю из Оренбурга Геннадию Хомутову вряд ли пришла бы в голову мысль читать и предлагать другим стихи барнаульского поэта Владимира Башунова. А потом взывать в письмах к его друзьям: остановите Башунова, что он делает, он же накликает на себя беду!.. (Останови поэта, как же! Это он властелин мира, он читатель судеб.) И стал бы замечательный прозаик из того же Оренбурга Пётр Краснов заставлять не очень внимательных руководителей московских семинаров вчитаться в рукопись молодого писателя из далёкого Иркутска? Поднялся бы сегодня со своего тихого писательского места удивительный прозаик из Омска Александр Плетнев, чтобы защитить от партийно-издательского произвола безвестного литератора, живущего за тысячу верст? Они это делали тогда, в те времена, о которых сегодня идёт речь. И, уверен, то самое они делали бы и сейчас. Да вот беда, взывать не к кому. Нет даже тех трижды проклятых злодеев, держащих в идеологической узде литературный процесс. Нет гонителей, нет гонимых, нет судей и посредников. Другие ценности, другие ориентиры…
И вот письмо Владимира Куницына из Москвы: «Дорогой Толя! Большущее спасибо за твоё письмо. Такие письма заставляют вновь и вновь пристально всматриваться в свою работу, а главное, они поддерживают и укрепляют в мысли, что, может быть, не напрасно всё. И ещё – это большая радость ощущать, что где-то далеко в России-матушке живёт твой товарищ по делу, который понимает тебя и думает о том же. Возникает дорогое чувство трудового братства. Нет расстояний, когда одна Родина. Я всё же перешёл на работу в «Литературную газету» и первое, за что я там взялся, стал организовывать дискуссию о прозе молодых. Считаю, что пора всесоюзному читателю знать о вашем существовании. Не хочется повторять тех ошибок, что привели в своё время ваших предшественников сразу на скамью «сорокалетних». На этот раз я хотел бы сделать разговор как можно более широким, с привлечением не только писателей и критиков, но и редакционно-издательских работников, а также вас самих. В той анкете, что я тебе высылаю (передай её с той же целью Н. Шипилову) – вопросы. Постарайтесь ответить на них умно, толково, а главное – откровенно. Пока я заказал статьи В. Кожинову, В. Бондаренко, А. Михайлову, А. Неверову, Л. Барановой-Гонченко… Эх, провернуть бы это дело! Было бы дело! Тираж-то у газеты миллионный. Страна должна знать своих героев…»
У В. Куницына свой ответ на сакраментальный вопрос – зачем? И он, уверенный в своей правоте, взялся за дело. Не стоит говорить, что Владимир Георгиевич несколько опоздал, не его в том вина. Да и при чём здесь вина вообще? Однако к тому времени Николаю Шипилову уже исполнилось сорок, мне – тридцать девять. Но что такое годы писателя, если читателю, открывшему книгу, абсолютно неинтересно, в каком возрасте автор текста, его интересует совсем другое. Вскоре Владимир Куницын публикует великолепную обзорную статью в журнале «Наш современник». Статья называется «Редкая птица долетит…» Недосказанная фраза Н.В. Гоголя – «Редкая птица долетит до середины Днепра…» Безо всяких натяжек многие назвали эту статью программной. В ней перечислялись имена, анализировались тексты, причём Куницын, как всегда, ни словом не погрешил против истины, ни разу не покривил душой. Статья, как вы наверняка поняли, была посвящена творчеству тридцатилетних, большинство из которых стали уже сорокалетними.
И обещанная дискуссия состоялась. Вот что написано в редакционной вступительной статье одного из номеров «Литгазеты», (где полоса посвящена этой дискуссии под общей шапкой: «Проза молодых: новые имена – новые проблемы?): «…Нам бы хотелось, чтобы наша дискуссия приняла более деловой, более конкретный характер. Все мы заинтересованы в том, чтобы сохранить, поддержать, объединить наиболее талантливое, сильное, честное в нашей литературе, дать ему возможность с максимальной отдачей послужить Родине. Но все ли для этого делается нами? Каждая наша потеря в этой работе – потеря общая. Как избежать этих потерь, как помочь истинному таланту, облегчить его, так сказать, бытовое существование? Понятно, что творческие трудности останутся всегда…» Вот так, ни много, ни мало – «с максимальной отдачей послужить Родине». Это стиль В. Куницына, но он всегда искренен в своей пафосности, пользуется которой в исключительных случаях.
Один из участников дискуссии – известный прозаик, эссеист, критик, учёный-литературовед Владимир Гусев. Его выступление озаглавлено: «Сначала дайте дорогу». Надо сказать, В. Гусев изначально сомневался в успехе дискуссии: «Очень трудно говорить о молодых писателях, когда до них, собственно, никому нет дела. На съезде писателей, от которого те или иные «новые» так много ждали, о молодых практически речи не было. Словом, вот уже год говорят о молодых и заботятся о них, но кто они такие, забыли выяснить. А раз эдак, то и читателю разбираться неохота… Положение с молодыми по-прежнему беспокоит. Представительных их книг так и нет, по разрозненным публикациям судить об их силах трудно. Те, кто у нас считается молодым, по классическим критериям давно уж не молоды. Им от 30 до 40, а то и более. А собственно молодых вообще нет.
Всем известно, что редакторы с куда большей охотой печатают «безответственный» рассказ или даже серию рассказов и боятся тех заветных, главных произведений, в которых человек и его мир раскрываются полностью. Можно хвалить «Тамань», если уже прочёл «Княжну Мери». Но «Тамань» же как таковая, сама по себе – хороший, пластичный рассказ, и не более. Мы ещё не знаем «Княжон Мери» этих наших молодых. Может, всё это значит, что их просто и нет, этих произведений? Я думаю, они есть, но выявление их, повторяю снова и снова, – дело кропотливое. Что запущено годами, то в литературе не восполнишь одним ударом… За плечами тех молодых-тридцатилетних, что уже мелькают в обоймах, смутно маячат новые, неизвестные – как бы безликие. Они лишь тени и силуэты… Надо надеяться, где-то там, среди них бродит гений…»
Вот так, извечная надежда на где-то и когда-то. Вечный русский авось… Это к разговорам в современных литературных кулуарах (они-то уж точно мимикрировали, переродились, в большинстве мест растворились вовсе из-за отсутствия предмета разговора) о том, что молодых в советские времена холили и лелеяли. Нет, как видите, но вместе с тем существовал целый отряд энтузиастов – критиков, прозаиков, поэтов – которые боролись с вековечным безразличием к молодым талантам. В некоторых центральных издательствах даже существовали отделы по работе с молодыми. Руководитель лучшего в стране литературного объединения в Оренбурге Геннадий Хомутов за несколько десятков лет своей работы воспитал целую плеяду замечательных поэтов и прозаиков, помог им проложить дорогу в Москву, где для многих кончилась пресловутая безвестность. Сам он, поэт редкого таланта, издал первую книжечку своих стихов к пятидесяти годам. Ученики настояли. Современный классик Виктор Астафьев, берёгший каждую минуту, прочитывает стихи нашей землячки из Барнаула Ольги Казаковцевой и присылает отзыв на рукопись. Многие уж и не помнят, что в нашей «Алтайской правде» существовала должность литературного консультанта. Около четверти века её занимал М. Юдалевич, последним литконсультантом газеты был автор этих строк. Как бы там ни было, маленький кусочек государевой заботы о молодых, причём случайно обнаруженных (литконсультанту приходилось работать, в основном, с самотеком) молодых литераторах. Некоторые из этих, явившихся самотеком, стали впоследствии неплохими писателями.
Несколько слов самих «тридцати-сорокалетних», виновников той самой дискуссии. «Литературная газета» за 30 июля 1986 года. Возьму ответы участников дискуссии всего на один вопрос: «Есть ли, по-вашему, существенная разница между тем, что делает ваше поколение, и тем, что привнесли в литературу ваши предшественники?»
Владимир Курносенко: «Думаю, есть. Вампилов, Высоцкий, Матевосян – самые сильные из предшествующего поколения, кто сумел устоять от компромиссов. В массе же своей большинству из большинства писателей кому-то чего-то не хватило: кому ума, кому таланта, кому уверенности, что цель не оправдывает средств. Мы в более выгодных условиях оказались. Ты знаешь «можно» и уже вроде бы грех жаловаться. А до Шукшина мне, к примеру, по моей провинциальности, казалось невозможным сказать то, что мне хотелось сказать. Все вроде бы как совсем в другую игру вокруг играют».
Татьяна Набатникова: «Есть ли разница между поколениями писателей? Относительно той цели, какую я признаю у искусства, разницы нет. Но нашим предшественникам в 70-е годы пришлось постепенно и трудно, по капле добавляя в тон искренности, простоты и человечности, возвращать прозе доверие читателей, потерянное задолго перед тем. Они делали работу неизвестного солдата и безымянного художника».
Анатолий Кирилин: «Несколько частных замечаний по поводу предшественников. Прежде всего, о некоторых их героях, кто дал обильную пищу для критиков, героях-мужчинах, мягко говоря, не очень мужского склада. А. Григорьев говорил, что художник увековечивает только жизненно законные типы. Можно ли считать это высказывание полным оправданием «родителей» этих типов? Не думаю, но я лично благодарен старшему поколению литераторов уже за то, что своего уставшего бродить по жизни героя они довели до усталости смертельной, тем самым расчистив в какой-то мере путь для нас, последователей».
Владимир Пшеничников: «Какими бы ни представляли мы себе частные задачи литературы, самые главные, не подвластные конъюнктуре и моде, личным потребностям пишущего, – они одни для тридцати-, сорока- и пятидесятилетних. Надо только поставить законом для себя, что литература не кормушка, к которой несложно пробиться при очень средних способностях… Литература – чистое и мужественное дело, требующее высокой самоотдачи, большой культуры души, честности, большой любви к человеку и веры в человека. Писатель неизбежнее любого «простого» человека не может быть счастлив («как можете вы быть счастливы, если у вас благородное сердце?»). И что тогда все наши беды, все наши проблемы?»
Отчасти ответ на наш изначальный вопрос не в сути высказываний участников дискуссии, но в самой возможности публично высказаться, явить, так сказать, своё слово собратьям по перу и услышать другое слово, согласное с твоим или нет. Мы общались, преодолевая тысячекилометровые расстояния, общались так, как сегодня не общаются в одном городе, через улицу, через дом. «А надо ли?» – возникает очередной вопрос. В том же номере «Литгазеты» опубликована речь тогдашнего Генерального секретаря ЦК КПСС М.С. Горбачева в его поездке на Дальний Восток: «Товарищи! Нынешние поколения получили в наследство много трудных, мучительных проблем. И для того, чтобы продвигаться к их решению, нужно избавляться от груза прошлого, искать новые подходы, руководствуясь ответственностью перед настоящим и будущим…» Первое лицо в государстве, очевидно, тогда не предполагало, как мучительно и долго впоследствии тем самым и последующим поколениям придётся разбираться: от того ли избавились и не слишком ли скоро?
Замечу, что в ходе нашего непростого поколенческого единения в начале и середине 80-х, ветры перемен увлекали многих и многих. И они, эти ветры, уж точно не звали молодых писателей становиться в единый строй и выполнять единый соцзаказ. Мы уже почувствовали запах воли. Но… В нас прочно поселились некоторые уроки, взятые у мудрых, опытных, маститых и, наконец, друг у друга. Уроки гуманизма, стремления к правде, патриотизма. Барственный, мягкий, иногда высокомерный и циничный Куницын до сих пор каменеет при слове Родина. Хомутов, Краснов, Шипилов, Пшеничников, Байбородин, Башунов и многие другие, до кого сегодня уже не докричаться, бережно отнеслись к грузу прошлого, не поспешили избавляться от него чохом.
Меня часто обвиняют, будто палю из пушек по воробьям. Вот и сейчас. Ясно же всякому, что государству нет дела до национальной культуры, ему хватает интереса к культуре суррогатной. А коль ясно – стоит ли говорить о каком-то патернализме, покровительстве. Мы уже убедились, что особого покровительства со стороны государства и не было никогда. Выявление талантливых имён, запуск их на орбиту – дело одиночек, кому определено это профессией, кому зовом сердца, кому тем и другим вместе взятым. Потом уже, под давлением этих одиночек, часто авторитетных имен, подключались издательства, называемые государственными. Однако для справки должен заметить: издание художественной прозы в Советском Союзе, за редким исключением, было делом прибыльным.
Но что самое интересное, если не сказать – парадоксальное, сегодня литературного покровительства куда больше, чем в прежние времена. Речь, правда, здесь идет об объёме, не о качестве помощи. Я не знаю ни одного литератора, – а большинство из них близко не подпустили бы к порогу издательства два десятка лет назад именно по творческим мотивам, – кто при желании не издал бы свою книгу на деньги доброго дяди. Дядя не обязан быть сведущим в литературном творчестве, ему, может, это вообще не надо, а денег – нате, благому делу помогаю, расцвету отечественной словесности. Воистину, добрыми намерениями выстлана дорога в ад! Я сегодня не собираюсь анализировать поток литературы, изданной на спонсорские деньги, задача не та. Но в оценке ситуации, уверен, не ошибаюсь. И, как это опять же ни странно, в этой ситуации невольно оглядываешься в сторону былого государства, точнее издательско-редакционных институтов, утверждённых им для фильтрации не только инакомыслия, но всякой литературной нечисти. Где вы, неподкупные рецензенты, завлиты, редакторы, корректоры, техреды?.. Нет, кто-то большой однажды решил: пусть всё идёт как идёт.
Новые времена, новые герои, новые песни. Владимир Куницын опять исследует очередное литературное пополнение. Впрочем, книге, лежащей передо мной, уже почти восемь лет. Называется она «Свет человеков»: «Некоторые представители этой, условно говоря, «третьей волны» зачастую наделены ярким филологическим талантом, великолепным чутьём слова (на мой взгляд, лидер здесь – Виктор Пелевин). Однако удивительно именно то обстоятельство, что при всём своём недюжинном филологическом даре, они не верят не только в евангелическую суть слова, во многом, если не в главном определившую основную традицию русской православной культуры («В начале было слово…»), но, используя свою изощрённость и набор классических отмычек – не боятся взламывать слово, лезть внутрь его, выгрызать его начальные суть и смысл, творя подлог и подмену. Вместо божественного мёда они оставляют в сотах слов свою слюну и чернила. В пустоте вскрытых ими слов – холод. Через них свистит ветер, но этот художественный подчас свист подобен голосу Сирен. Шутовство, пародирование, самовлюблённое кривляние поверх трагической почвы жизни, абсолютное отсутствие сострадания и боли вне себя, любимого – всё это признаки, отводящие эту литературу от русской реалистической традиции, как бы широко мы её сегодня не понимали».
Одно могу сказать в качестве комментария: наши не сдаются.
Юрий Виськин, несмотря на возросшие потребности растущего семейства, бросил свою службу инженера, которая в перспективе сулила ему неплохую карьеру и деньги. Не одного тебя сгубила страсть писательства! – торжествовали «доброжелатели». Поехал в Москву на Высшие литературные курсы, открытые для членов Союза писателей, не имеющих филологического образования. Ещё одно серьёзное испытание – взрослому человеку, отцу семейства, жить на стипендию…
Мы встретились в омской писательской организации, дело было к полуночи, через пару часов мне улетать в Барнаул.
Из множества омских друзей и знакомых нашелся один Володя Балачан, с ним мы и распивали болгарский коньяк в пустом писательском Доме. Он и помог разыскать Юру, приехавшего с учёбы из Москвы домой на побывку. Ещё он поведал, что горячо любимый мной, близкий друг, прекрасный писатель Александр Плетнев никак увидеться с нами не может, поскольку уже несколько лет живёт в деревне, обзавёлся там хозяйством, не желая ничего ждать от государства и писательского сообщества. Он не обиделся на обвалившееся вдруг всемерное безразличие всех и ко всему, он всего лишь не согласился с ним, возроптал. Как смог.
Юра явился усталый, зачумленный какой-то и… голодный. На вопрос, как там в Москве, кого из наших видел, он только махнул рукой. Шёл жестокий 93-й, инженеры торговали тапочками на углах, большинство писателей не умели делать и этого. Бросай, возвращайся, дома стены помогут. Юра поднял на меня обведённые чёрными кругами глаза и неожиданно улыбнулся. С этой улыбкой разом вернулось всё – наши споры до хрипоты, наши надежды, наши ночные бдения и счастливое безрассудство.
Нет, наши не сдаются.
2.
Я написал о Новосибирском семинаре молодых литераторов 1982 года с той целью, чтобы обозначить участие тех или иных структур, подразделений государственных служб, отдельных лиц и личностей в национальном литературном процессе. Как выясняется, сегодня это дело пущено на самотек с величайшей широтой, на которую способны только мы, только в нашей стране. Не знаю, каков оборот от книжной торговли в России сейчас, нет под руками такой статистики. Но думаю, вряд ли больше, чем в доперестроечные времена. Основания для подобного утверждения? Книга прозы, изданная местным, нашим, Алтайским книжным издательством тиражом в тридцать тысяч, как правило, больше двух недель в магазинах не залеживалась. Сейчас самые распространенные тиражи от 500 до 1000 экземпляров, и лежат эти экземпляры на книжных прилавках годами. Предлагаю исключить из разговора два десятка модных имён, раскрученных в Москве.
Не буду останавливаться на качестве нынешнего письма, оно разное, как во все времена. Не стану говорить и об изменении статуса нашего согражданина, когда-то самого читающего в мире. Напомню один из приездов в Советский Союз замечательного колумбийского писателя, Нобелевского лауреата Габриеля Гарсия Маркеса. Человек широкой души, он лишь слегка посетовал, что стотысячные тиражи его книг выходят с печатного станка многих и многих издательств нашей страны безо всякого согласования с автором. Рассказывал, как тронут был, когда какое-то заштатное периферийное издательство прислало ему его книгу, сигнальный экземпляр. Ни о каких гонорарах, разумеется, речь не шла. Когда восторженные советские издатели стали рассказывать ему, с какой скоростью разлетаются его книги и как их не хватает, удивленный Маркес сказал: «Так продолжайте печатать дальше, увеличивайте тираж!»
На что писателю стали говорить о планах, утвержденных Госкомиздатом, о нехватке в стране бумаги…
– У вас не хватает бумаги, чтобы печатать деньги? – ещё больше удивился колумбиец.
Борьба за новую экономику страны, за новое качество жизни порой напоминала кропотливую работу по улучшению берёзового ствола до полного его сходства с древком. Во всяком случае, интеллектуальный уровень большой массы наших сограждан усовершенствован именно таким образом.
Сетований на эту тему нынче достаточно, не будем добавлять. Да и речь, собственно, о другом. О продвижении молодого автора в годы, предшествовавшие великой перестройке, от литературного объединения к профессиональному письму. Да-да, я не оговорился, к профессиональному, ибо нормально издаваемый писатель (прозаическая книга один раз в пять-семь лет) худо-бедно мог прокормиться своим ремеслом. О поэтах речь не ведётся – самые необеспеченные художники слова во все времена. Предвижу высказывание оппонентов. Тот самый «профессионализм» писателей, завидная периодичность их изданий, распространение, а, стало быть, и невиданная востребованность литературы были вызваны всего-навсего нехваткой её, искусственным сдерживанием зарубежных изданий, эмигрантской и прочей необходимой многим книжной продукции. Соглашусь лишь отчасти. Иначе придётся нам всем безоговорочно согласиться с тем, что сегодняшнее отсутствие интереса к книге – результат перенасыщенности книжного рынка. И всего-то.
Ещё раз хочу подчеркнуть: не о качестве тех или иных произведений здесь речь. Как же так! – возмутится взыскательный читатель. – Ведь это есть и было главным мерилом литературы во все времена! Безусловно. Однако не перестану утверждать: безнадзорность литературного процесса – первый и главный удар по этому самому качеству. Свято место пусто не бывает, и место радетелей, попечителей, проводников заняли литературные нувориши в лице целых издательств, мощные пиар- и бизнес-команды. Сегодня всё, имеющее право на жизнь – это бизнес. В издательском мире он весьма причудлив. Знакомая писательница, сейчас она – одна из руководителей Союза российских писателей – Светлана Василенко получила за свою книгу, изданную в столичном, весьма «раскрученном» издательстве «Вагриус», аж шесть тысяч рублей. И тому рады писатели, которых не издавали десятилетие и, естественно, вообще не платили никаких гонораров. Нашла она свою книгу на прилавках, цена – сто с небольшим. Но каково же было её удивление, когда из Нью-Йорка передали: видели твоё творение за 25 долларов. Из Токио – за 18. Переведите по курсу 28 рублей за доллар – разница впечатляет. Вот, – скажете, – зарубежные акулы-капиталисты, какие проценты накручивают! Смею уверить вас, у них там, за рубежом не хватит фантазии эдак размахнуться. Не стану здесь раскрывать механизм получения сверхприбылей отечественными книгоиздателями, об этом замечательно написала в своём романе одна из модных авторов А. Маринина. Да так ярко, живо, доходчиво и правдиво, что ясно стало: где-то личные интересы писателя задеты. Впрочем, все сказанное относится к столичным издательствам и то далеко не ко всем. В провинции сие невозможно из-за узости рынка, разорванности межрегиональных связей. Другими словами, провинциальные издательства существуют благодаря различного рода заказной литературе, не художественной, пущенной в производство под собственный риск – это точно. О том разговор серьёзный, отдельный, не будем его замешивать в нашу тему.
1983 год. Бийск. Краевой семинар молодых литераторов. Вроде ранг пониже, чем в Новосибирске накануне, в 82-м. Но это сравнение и тогда было не совсем уместным, а уж теперь… По уровню организации, количеству участников, качеству рукописей и ответственности руководителей семинар, подобный Бийскому, вряд ли сегодня удастся собрать даже в столице. Запомнились руководители – Вячеслав Сукачев, Евгений Гущин, Владимир Башунов, Виктор Горн… Но больше всех – рослый, крепко сложенный и удивительно добродушный писатель из Омска Александр Плетнев. Вопреки сложившимся правилам он, не дожидаясь обсуждений в секциях, громко хвалил понравившиеся ему рукописи и их авторов. Потом друзья из Омска писали, что при любом удобном случае он упоминал имена талантливых ребят с Алтая. Давая интервью столичным журналистам, он обязательно упоминал участников бийского семинара. С некоторыми из них он переписывался более десяти лет…
Впрочем, не стану задерживаться более на Бийском семинаре, потому как речь, в основном, пойдёт о Всесоюзном совещании молодых писателей (обратите внимание: уже писателей!) в Москве, в 1984 году. Ещё не успели в полную силу развернуться молодые критики В. Куницын, А. Неверов, Л. Баранова, В. Бондаренко, Е. Шкловский, но были их старшие коллеги, которые задолго начали подготовку к совещанию. В «Литературной газете» открыта рубрика «К восьмому Всесоюзному совещанию молодых писателей». У меня сохранился номер апрельского выпуска газеты, где под этой рубрикой опубликовано интервью с директором издательства «Молодая гвардия» В. Десятериком: «…Мы выпустили не один десяток книг, авторы которых проявили себя на предыдущем совещании. Можно сказать, что практически все его участники вышли ко всесоюзному читателю в молодогвардейских альманахах, сборниках, журналах. Хочется, чтобы читатели сразу же познакомились и с произведениями тех, кто вскоре станет «открытием» восьмого совещания – мы уже готовимся к этому, читаем рукописи, представленные будущими его участниками, оставили специальный издательский резерв, чтобы наиболее интересные из них смогли увидеть свет без промедления. Совещания – это важные вехи всей нашей работы с молодыми. Во многом на них нацелена деятельность редакции по работе с молодыми авторами. Прочитаны сотни произведений, отобраны лучшие – и пятнадцать человек рекомендованы издательством для участия в совещании».
В своё время с особым тщанием пестовал молодых Александр Трифонович Твардовский, но, как ни странно, именно ему принадлежит фраза, произнесённая на Владивостокском совещании молодых: «топи котят, пока слепые». На самом деле ничего странного, в этой фразе не призыв, а упрёк в ироничной обёртке тем многим из маститых, кто первым делом при соприкосновении с молодыми так и поступал.
Восьмое Всесоюзное совещание молодых писателей проходило в журнальном корпусе «Молодой гвардии», несколько сот участников разместились в гостинице «Орлёнок» на Ленинских горах. С Алтая трое – Людмила Козлова из Бийска, Евгений Гаврилов и автор этих строк – из Барнаула. В Москве ранняя весна, каштаны в цвету, одуревшие от восторга соловьи, пьяное счастье молодости…
Мне «повезло», на двенадцать семинаристов пятеро руководителей: Евгений Сидоров, впоследствии министр культуры, критик Вячеслав Сахаров, прозаики Анатолий Курчаткин, Алесь (Александр) Адамович, Даниил Гранин. К слову, у Евгения Гаврилова в семинаре из двадцати пяти участников было два руководителя.
Сразу не заладились отношения с мэтром, Д. Граниным. Он объявил меня и прозаика Юрия Никитина из Астрахани перестарками (нам обоим исполнилось по 36, а ценз совещания – до 35) и предложил отнести нас за черту. Что это такое, я не совсем понял, но обиделся и ушёл. Забегая вперёд, скажу, что на заключительном заседании, где подводились итоги, тот же Д. Гранин объявил: как всегда, самыми сильными оказались те, кто за чертой. Да, нас всё-таки обсудили, правда, не без помощи со стороны. Вступились оренбургский писатель Пётр Краснов и наш земляк Александр Родионов, он тогда посещал Высшие литературные курсы в Москве.
А тот мой уход с семинара был назначен судьбой, за что я ей премного благодарен. На выходе из журнальной «свечки» познакомился с Геннадием Хомутовым и Петром Красновым, оренбуржцами. Они не были семинаристами, Пётр, хотя и моложе нас, к тому времени уже становился известным, давно вступил в Союз писателей; Геннадий – его учитель, руководитель старейшего и известнейшего в стране литературного объединения. Великолепный поэт без единой книжки, безо всякого членства и без малейшего о том сожаления. Бывало и такое, сколько угодно. В гостиницу пришли через магазин. Хомутова поселили в четырёхместном номере, где кровати были устроены шконцами, на манер казарменных, Краснов в то время жил в Электростали, в часе езды от Москвы на электричке. К моему удивлению, номер был полон народу. Познакомились. Георгий Саталкин, Антонина Юдина, Анатолий Тепляшин, Владимир Пшеничников – все из Оренбурга и области. Остальные на семинарах. Поначалу я удивился столь представительной делегации по сравнению с нами, а потом выяснил, что неутомимый руководитель литобъединения привёз с собой в Москву всех, кого посчитал нужным, выбивая деньги для этой поездки почти год. Возьмут их в семинар или нет, воспротивятся количественному избытку руководители или не станут – для Хомутова это не было важным. Он-то, опытный и искушенный, знал, что в подобных поездках и встречах действительно важное. Вскоре и многие из нас поняли – что.
Выпили за знакомство, и тут же начались стихи. Мне не упомнить теперь, кто был инициатором этого пиршества поэзии, одно осталось бесспорным и памятным на годы и десятилетия: первые сутки были заполнены стихами без перерыва. Потом эти сутки незаметно перетекли во вторые, третьи… Сменяя друг друга, в хомутовском номере побывали почти все участники совещания.
– Читай, Гена!
Хомутов охрип через первые два часа и потом едва находил в себе силы произносить хоть какие-то звуки. Но появлялись всё новые и новые лица: читай!
Все до единого улетели,
Словно по осени семена.
Вы улетели, когда повзрослели
Ваши юные имена.
Вот я и стала домашним сторожем,
Только владенья мои пусты.
Вы разлетелись в разные стороны,
И встали на ваши места цветы.
Было ли это – самой не верится,
Как вы с цветами бежали под дождь…
Вспомню – и пошатнется сердце,
Вспомню – и душу осыплет дрожь.
Цветы переняли от вас доверчиво
В детстве вашем, тогда, давно,
Привычку с утра и до самого вечера
Глядеть в окно.
Смотрю я на них, и кажется: выбежит
Сердце моё из груди сейчас.
Ждут они вас и, наверно, не выдержат,
Пойдут по дорогам разыскивать вас.
«Песня нашей матери»… Ясные, точные, пронзительно нежные стихи Геннадия Хомутова были ценным дополнением к официальной программе совещания. Если уж говорить по совести – из таких дополнений, в основном, и складывалось всё московское совещание. На второй день появился замечательный писатель и бард Николай Шипилов. К тому времени он перестал быть оседлым новосибирцем, перемещался между Москвой, Питером, Новгородом, но всё больше приближался к столице.
– Передовая проходит здесь! – говорил он не раз.
Речь, конечно же, шла о литературе. А почти десять лет спустя я вспомнил эти его слова, когда узнал, что он на баррикадах защищал Белый дом…
Пришли в гости москвичи – Лариса Баранова, Владимир Куницын, Александр Неверов – критики, все те, с кем мы познакомились на семинаре в Новосибирске годом раньше. Они знакомились, знакомили, и так было со всеми. В записных книжках после совещания адреса новых друзей, единомышленников, добрых и злых критиков заняли куда больше места, чем заметки, сделанные на семинарах. Я уже упоминал о помощи своих старых и новых друзей. Старый друг и земляк Александр Родионов убедил прочитать мою рукопись Евгения Сидорова, в ту пору ректора литературного института имени Горького. Владимир Куницын отнёс ее критику Всеволоду Сахарову, сотруднику института мировой литературы. Только что познакомившийся со мной Петр Краснов попросил прочитать мои рассказы и повести прозаика Анатолия Курчаткина. То есть, благодаря друзьям-писателям, большинство руководителей нашего семинара были готовы к обсуждению моей рукописи. Нашлось и время.
Уже тогда, на совещании, я начал замечать некоторые странности в отношении к написанному молодыми со стороны ряда маститых писателей. Неоправданных, на мой взгляд, похвал заслужили прибалтийские литераторы. Их было четверо из двенадцати (не правда ли, многовато для одного семинара в центре России), изъяснялись они на плохом русском и, представляясь, предупреждали: у нас другая культура, вряд ли вы что поймёте. С текстами знакомились на слух, поскольку неизвестная россиянам культура, очевидно, не предполагала рассылку и прочтение их заранее. Некий поток сознания без сюжета, безо всякой логики в построении – что-то одинаково далёкое и от реализма, и от авангардизма. Но… Видимо, их всё-таки поняли, коль хвалили. Или очень старались сделать вид: как же, нам все культуры освоить нипочём. Как оказалось впоследствии, сигналы того времени были неслучайными.
Евгений Гаврилов обсудился блестяще, Людмила Козлова – хорошо. Мы праздновали, переходя из номера в номер: от Жени ко мне, от меня к замечательно добрым и хлебосольным якутам, от них – к питерцам, а потом, все вместе – опять к Хомутову. Того щадят свои, прячут за спины и сами, выручая учителя, читают.
Мне бабушка прежде всего
Весною пекла жаворонка.
Узорчаты были и тонки
Хрустящие крылья его.
Но птица ладонь обжигала,
И в детском упрямстве своём
На улицу я выбегала
И небом студила её.
О, как бы сейчас я прижала
Горячую птицу к груди,
Чтоб бабушка вслед прокричала:
«Куда понесла? – улетит…»
Это Антонина Юдина. За ней Анатолий Тепляшин и все, все, все, и гости в том числе.
А соловьи сходили с ума. В один из вечеров, – стемнело уже, – мы вышли на улицу с Владимиром Куницыным. Задумчив был московский критик, ставший впоследствии одним из лучших моих друзей. Начал говорить об отце – крупном учёном, философе, докторе наук, профессоре – написавшем замечательную книгу, перешагнувшую все границы мира – «Общечеловеческое в литературе». Потом он напишет об отце: «Я горжусь им и сегодня, после его смерти. И внуки тоже будут гордиться. Его великолепной цельностью, несокрушимым мужеством и способностью заплакать от восторга и восхищения другим человеком…» Владимир вспомнил, как однажды ночью отец привёл в дом Эрнста Неизвестного, незадолго до эмиграции того. Уже были навеселе, но через пару часов стали еще веселее, и Неизвестный вдруг стал крыть всю русскую культуру, а потом отлучать от неё Пушкина по генетическому факту. Отец впал в ярость и пообещал, что выбросит скульптора в окно. Физически мощный, самонадеянный ваятель опешил, но предложил померяться силой на руках. И Георгий Иванович положил его сначала искалеченной на войне правой, а затем дважды левой. За Пушкина, за себя и за торжество всей русской культуры…
Совещание закончилось. Для каждого участника итоги его, наверно, определились по-разному. Новые друзья, единомышленники и противники, издательские контакты, обострённое ощущение себя как части поколения. Но более глубокое понимание события и всего связанного с ним придёт позднее. Тот же Владимир Куницын пятнадцать лет спустя напишет: «Сейчас, во времена глобального предательства, обожают клеветать на годы, когда в литературу входило моё поколение, именно те, кто пытается оправдать свою личную подлость тогда и ныне. Не одному мне повезло набираться ума в разных семинарах, студиях и на больших «молодежных» совещаниях от И. Золотусского и А. Ланщикова, В. Гусева и М. Лобанова, Е. Сидорова и В. Дементьева, В. Огнева и Ю. Селезнёва, Л. Аннинского и Ал. Михайлова. И я могу свидетельствовать, что все эти люди и многие ещё, так или иначе, но разжигали в нас потребность в правде, свободе и воспитывали честь и достоинство не только в профессиональном смысле. Вот ещё почему нынешний писательский раскол так драматичен…»
Имею право присоединиться, потому что в различных «штудиях» и семинарах мне тоже довелось учиться у названных критиков, литературоведов. И ещё. Очевидно, до последнего часа предстоит мне сожалеть о том самом времени, когда входил в разряд молодых литераторов, потому что никогда более я не знал такой заботы о себе, не видел такого интереса к тому, что я делаю, не мог даже предполагать такого искреннего желания сторонних людей видеть меня растущим. За предыдущие и все последующие годы я не побывал и в половине по числу российских регионов из тех, что удалось проехать по командировкам молодого автора. Отечество не скупилось, не экономило на уроках для меня.
Не надо заблуждаться, думая, что все писатели, воспитанные тем временем, были вышколены под шаг в едином строю. Что верно – заряд на агрессию был куда менее ощутим, истеричность и отчаяние в доказательстве своего творческого «Я» не столь масштабны, желчь в описании своей Родины не так ядовита…
И ещё. Практически все участники Восьмого всесоюзного совещания молодых стали просто писателями, теперь-то уж точно – не молодыми. Более удачливыми, менее, замешанными в политику или нет, плодовитыми или не очень… Большинство из них, как и раньше живёт и творит не в Москве. Велика наша столица – но на всех не хватит. Да и надо ли? Во всяком случае, я знаю: несколько дорогих мне лиц в главном не изменились с тех московских времён, крепко стоят на ногах и вспоминают обо мне «где-то далеко, в России-матушке…»
Заключаю эти заметки словами того же Владимира Куницына: «Очевидно – не время оподляет людей, а люди оподляют время. И они же выпрямляют его своим благородством».
Анатолий Кирилин
Об авторе: Анатолий Владимирович Кирилин родился в 1947 году в городе Барнауле. После окончания средней школы работал корреспондентом краевого радио, после службы в армии – на телевидении. Заочно окончил филологический факультет Барнаульского государственного педагогического университета. В начале 1990-х гг. – корреспондент, ведущий и директор популярной независимой телекомпании «ТВ-Сибирь».
Автор семи прозаических книг и пяти книг публицистики, изданных в Сибири и Москве. Публиковался в журналах «Сибирские огни», «Алтай», «Огни Кузбасса» и др.
Лауреат Всероссийской литературной премии им. В. М. Шукшина, Большой литературной премии России и др. Награждён медалью «Защитнику свободной России».
Участник 8-го Всесоюзного совещания молодых писателей в Москве (1984). Член Союза писателей СССР (с 1988 года). Председатель Алтайской краевой организации Союза писателей России (2012-2020 гг), член Правления СПР. Живёт в Барнауле.