Предлагаем вниманию читателей документальный очерк Светланы Размыслович, члена Союза писателей России из Псковской области. Светлана не раз участвовала во «фронтовых» творческих акциях СП России ( https://pisateli-rossii.ru/iz-pochty/estafeta-pokolenij-poetov-frontovikov/ ; https://pisateli-rossii.ru/novosti/itogi-literaturnogo-desanta-v-krym/ ; https://pisateli-rossii.ru/iz-pochty/gorlovka-za-drugi-svoya/ и др.).
Сегодня – рассказ о работе волонтёром-медсестрой в одном из госпиталей героического Донбасса.
Предчувствие строк
Июль 2024 года. Великие Луки – Москва – Донецк
Абсолютно новая, без единой ямки-трещины, дорога, ещё не растерявшая в окружающем безмолвии соломенной пашни и призрачного горизонта аромат свежего асфальта, с лёгкостью несла рейсовый автобус Луганск-Москва по направлению к Краснодону и дальше, к бывшей границе. Да, я поступила абсолютно правильно, презрев все трудности и заехав в гости к Светлане Тишкиной! Вместе помолчали, поделились творчеством, сходили за еженедельной порцией питьевой воды, развозимой по жилым кварталам Луганска… Любые эмоции и впечатления нужно делить с товарищами по оружию (по Слову, в нашем случае), тогда только становится легче. Монотонность окружающего пейзажа успокаивала и совершенно не мешала перебирать в сознании картинки прошедших десяти дней.
…Если рассказать о том, что эта поездка началась ещё в июне 2022 года – вряд ли мне кто-то поверит. Тем не менее, это так.
Именно тогда я впервые была в составе агитбригады Министерства Обороны с дислокацией в Ростове. Выступая в госпитале Ейска, познакомилась с молоденькой медсестричкой по имени Катя. Разговор, начавшийся с будничного вопроса «Как вы тут?», перетёк в рассказ девушки о том, как живётся госпиталю с началом СВО, как трудится ему. Как служится…
И вот тут-то и оказалось, что на плечи таких вот молоденьких медсестричек, как Катя, и легла немалая доля тяжестей этой новой кровавой битвы. Это они принимали первых раненых прямо с поля боя (когда шли бои за Мариуполь, их доставляли вертушками через Азовское море: с передовой – прямиком в госпиталь). Это они пытались взять у них их рук автоматы, чтобы разрезать окровавленный грязный камуфляж и произвести первичный осмотр и обработку ран. Это им хотелось рыдать от жалости и бессилия перед этой войной, но они загоняли жалость далеко внутрь себя до лучших, мирных, времён, брали себя в руки и выполняли свою работу. Работу ли?
О Кате захотелось написать…
Следующая встреча, всколыхнувшая эту идею, произошла в мае 2023, когда случай привёл меня под Горловку, в сортировочно-эвакуационный пункт (в простонародии СЭП) под руководством Юрия Анатольевича, командира отделения эвакуации и сбора раненых 132-й бригады медицинской роты. Сместившаяся на тот момент линия фронта привела к необходимости организации именно таких «нулевых точек», в которые поступали с поля боя раненые бойцы. Самыми сдержанными на эмоции в нём оказались медсестрички… Душа о медсёстрах написать уже просто требовала.
Но попасть в госпиталь с целью сбора информации (а проще говоря – чтобы поговорить с медсёстрами) оказалось делом совсем непростым. Это прежде всего – безопасность, и Министерство Обороны, безусловно, поступает правильно, запрещая всякий сбор информации и пресекая близкое общение персонала госпиталей с приехавшими участниками агитбригад. А главная причина, на самом деле – это бесконечная, круглосуточная, безостановочная занятость всего медицинского персонала (и медсестёр – в особенности). Если кто-то ещё думает, что у труда медиков есть перерывы, то я их разочарую – перерывов, выходных, праздников и отпусков у них нет. Потому что их труд – это не работа. Это – служение.
Поэтому все просьбы и поиски заходили в тупик. Тогда я поступила по-другому: освоив теоретический курс младшей медицинской сестры, сдав зачёты, пройдя стажировку в Великолукской городской больнице и оформив медицинскую книжку, я нашла одну из немногих организаций, которые ездят «за ленту» с целью помощи больницам и госпиталям. Это синодальный отдел Русской Православной Церкви, который формирует бригады сестёр милосердия, от которого я, предварительно пройдя собеседование, и отправилась в Донецк.
Служение предстояло в Республиканской клинической больнице имени М.И. Калинина, куда нас и привезла куратор Ирина Худякова, встретив с автобуса на автовокзале. В команде нас собралось шестеро, из разных регионов России, разных профессий, но четверо – с медициной связаны непосредственно. И нам очень повезло, что именно в этот день в Донецк приехал и Протоиерей Михаил Потокин (отец Михаил), который в настоящее время исполняет обязанности председателя Синодального отдела по церковной благотворительности и социальному служению. После тёплой беседы за завтраком он рассказал нам о своём видении нашей миссии и благословил всех на служение. И это был единственный раз, когда в начале знакомства я предпочла промолчать о том, что я – поэт. Не для того, чтобы избежать лишних вопросов, но чтобы избежать любых, даже самых маленьких поблажек.
Наша работа, то есть наше служение, состояло в том, чтобы быть на самых тяжёлых участках работы больницы, на которых не хватало персонала. Участки эти были чрезвычайно разнообразными: от принятия раненых в приёмном отделении, проведения необходимых гигиенических процедур и транспортировки его (либо до операционной, либо на диагностику); помощи в разборе завалов вещей и медпрепаратов в процедурной вместе с сестрой-хозяйкой – до переноса анализов в лабораторию и биксов на стерилизацию в другие корпуса больницы, а ещё мытья полов во всём отделении в конце смены. И самое неожиданное – это чистка картофеля и моркови в пищеблоке. Да-да, именно так это и выглядело: два 30-литровых бака, смотрящих на тебя тоскливой пустотой огромных глазниц и ждущие наполнения уже через два часа и «десяточка моркови», как с лёгкостью перечисляла нам шеф-повар смены. После первой такой «картошки» на указательном пальце появились огромные мозоли, а два соседних перестали двигаться вообще. После второго раза мы все подумали, что картофель и морковь отныне мы употреблять в пищу не будем совсем. В третий раз мы поняли, что всё-таки любовь к этим овощам не пропала совсем, и что совершенно не трудно теперь сварить трёхлитровую кастрюльку супа на семью и перемыть полы во всём доме! А мужчины, мгновенно приходившие нам на выручку, совершенно перестали тужить о своём одиночестве, ведь кроме отварных пельменей на ужин они теперь знали 33 блюда из картошки!
Путь от больницы до общежития после смены занимал минут десять, но это был путь воспоминаний прошедшего дня и борьбы с жарой в 40-44 градуса, отчего мысли казались отяжелевшими и неповоротливыми, а дорога – долгой. Но вспоминались почему-то не громкие утренние прилёты, ставшие, однако теперь гораздо более редкими в Донецке, а каждое «Спасибо!» от девочек-медсестёр, не удушающий жар полуденного похода в соседний корпус, а глаза лежавшего на носилках бойца, пытающегося улыбаться сквозь дикую боль от минно-взрывной травмы, для которого этот поход был необходим. Не постоянная суета с приездом «Скорой», а девочка четырёх лет, лежащая на носилках почти без движения, которую привезли из Макеевки, потому что после кувырка и неловкого движения в шейном отделе она не смогла даже встать. И то, как эта девочка, потянувшись к лицу понравившегося ей доктора, спокойно себе села и улыбалась этому самому доктору во весь рот. И даже не тонны картошки, а улыбка работницы кухни Анны, вдруг появившаяся на её, ещё утром ничего не выражающем, лице. Через неимоверную тяжесть в руках пробивались уверенностью ощущения катящихся носилок, на которых лежал уже другой боец с осколочным ранением головы аккурат за ухом, который был в сознании и даже пытался пошутить: «Ну, ухо ведь не главная запчасть… да, сестра?».
Липнет к телу вязкая жара,
И война давно осточертела!
Помяни, великая хандра,
Как душа сдаваться не хотела
.
На потребу злобе и вранью.
Как в угоду ненависти лютой
Не отдала прелому гнилью
У кровавых рубищ промежуток.
.
Как, пробив грудину на лету,
Весть пронзила сердце резкой болью.
И луна – просветом во щиту –
Пала навзничь в небо голубое.
.
Как кружила птица над жнивьём,
Ни единым звуком не встревожив
Скорбь полей, погибших под огнём,
Напряженье выгоревшей кожи.
.
И душа, внезапно ощутив
Зов прохлады северного ветра,
У разбитых вёсен взяв в отрыв,
С нулевого взмыла километра…
Военные скорые подъезжали с завидной регулярностью, их можно было отличить по маскировочной сетке на крыше. Не дойдя десяти метров до поворота, резко отскакиваю в сторону, потому что навстречу несётся на всех парах именно такая машина. По бронику на фельдшере мгновенно определяю, что это скорая именно оттуда, с первой линии. СЭПы – это нулевая отметка для раненого, там принимают его с поля боя, стабилизируют и переправляют на вот эту первую линию, которая находится в трёх-четырёх километрах от линии боевого соприкосновения.
– А вы почему без маски? – спрашиваю водителя, подвозившего нас с раненым бойцом в самый далёкий корпус, имея ввиду маскировочную сеть на крышах многих автомобилей.
– А толку? Прилетит на точку – всё-равно ничего не останется, укрывай-не укрывай…
Фельдшер этой бригады, женщина уже немолодая, сосредоточенная и уставшая, но совершенно спокойная, была непреклонна: «Дождёмся результата, вдруг не примут!». Бригада привезла бойца, пострадавшего от прилёта Хаймарса, у которого повреждения были настолько обширными, что доктора решали, какое отделение первично для его спасения.
– Меня долго не хотели принимать, а я писала и писала заявление в военкоматы, и им надоело мне отказывать! Возраст, видите ли им не подходит! Вы что жену себе выбираете, что ли? Опытный медик всегда нужнее на фронте, чем салага! – вспоминала она своё негодование двухлетней давности.
Иногда во двор нашего приёмного отделения буквально влетали военные пикапы, приспособленные под перевозку раненых. И тогда было понятно, что этот боец – прямо с точки «ноль», а значит времени для промедления нет совсем. И пока над раненым колдовали врачи, у тех ребят, кто его привёз, на лицах появлялось подобие улыбки и облегчения: успели.
И только громыхание въезжающих на территорию массивных «Уралов» с ненавистными цифрами на борту способно было нарушить ход жизни. Виноватые лица сопровождающих, старавшихся ни с кем не пересекаться взглядами, да едкий запах смерти, пытающийся заполнить собой не пространство вокруг морга, а всё сознание, способен был лишить душевных сил.
…А вот и общага. Воду давали только вечером, но заботливые наши кураторы установили переносной душ с водонагревателем, позволявший снять усталость после трудового дня. На радостях бегу к кровати, чтобы передохнуть минут десять перед ужином… и просыпаюсь в темноте ночи в недоумении: «Где я?».
Утром всё повторяется: дорога до больницы, распределение обязанностей, озабоченные лица персонала. Меняются лишь лица больных, диагнозы и количество подъезжающих скорых. Но «две трицаточки картошки и десяточка моркови», произнесённых с особой любовью к первым блюдам – неизменны, только достаются разным добровольцам. Не в этом ли удивительное и умиротворяющее свойство жизни, позволяющее забыть на время о войне? В том, что постоянно нужна картошечка с морковочкой, и что их постоянно нужно чистить…
Мы нужны тут. С большими ли задумками и планами, с простым ли желанием помочь, но главное – с нашими руками, которые могут взять на себя часть забот о тех, кто сейчас в этой заботе нуждается!
Мы научились радоваться каждой мелочи, которая удалась, и не впадать в отчаяние от случившихся неприятностей, потому что ничего не должно помешать общему делу. Мы с первого же дня стали командой: пришедший в общежитие первым накрывал стол для ужина, самый стойкий наливал воду в часы её подачи в огромную бочку, мы смотрели за состоянием друг друга в духоту и усталость, мы старались помочь на том участке, на котором сложнее всего. Мы все приехали на войну, чтобы помочь победить жизни!
А уже на второй день я настолько окрепла физически, что смогла даже гулять по Донецку! Вообще-то прогулкой это можно назвать с большой натяжкой, потому что Инна Кучерова (товарищ, соратник по борьбе, поэтесса, член Союза писателей России), лишь только узнав, что я в городе, да ещё и с книгами – тут же приехала за мной на машине и повезла показывать город. Показывать так, как знает его она, так, как он боролся и борется до сих пор. Показывать так, как видит и слышит его она – от гулкой работы наших до звона колоколов церкви на окраине Донецка, от мини-зоопарка в этой церкви о огромных красивейших павлинов до аллеи ангелов, устроенной одной из прихожанок. От разбитой военной техники до всех тех мест, где город был ранен. Раны затянулись, но шрамы будут навсегда вписаны в его историю, и ноющая боль никогда уже не пройдёт у нас, живущих посреди войны. Но и у войны, стремящийся разрушить обычную человеческую жизнь, навсегда останутся в памяти гудящие ночные улицы в позолоте нарей, спящий в коляске малыш, с которым молодая мама прогуливалась по набережной Кальмиуса час назад, да ещё цветущие розы… Несгибаемо, не смотря ни что, вопреки всему – великолепно цветущие розы Донецка!
Клонись, головушка, устало,
Угадывая новый стих.
В святой поход их провожала –
Печалься, Родина, о них.
.
Смерть рассылает им приветы,
Прицел не пряча в рукаве.
А у тебя лежат рассветы
Косынкой алой по главе.
.
А у тебя – снега да вёсны,
Да лета красочный наряд,
И полной грудью дышат сосны,
Творя любви святой обряд.
.
А я, вжимаясь в гроз раскаты,
Иду с поникшей головой.
И улыбаются солдаты
Вот этой – новой – мировой.
.
На зорьке скорого привала
В минуты редкой тишины
Им так кукушка куковала,
Как будто не было войны.
.
Россия! Верою богата,
Сквозь слёзы выпрямись и стой!
Пусть возвращаются солдаты
Победной
Главной
Мировой!
Реже, чем раньше слышны звуки прилётов. Опыт подсказывает теперь, насколько близко упало, но пока ещё сложно судить о калибре. Вышли с медсестрой ненадолго на улицу вдохнуть ненадолго беззаботного июльского дня и поболтать, как вдруг – прилёт, довольно хорошо слышимый. На вскидку – 155-тимиллиметровый, мощь приличная, но то, что вслед не последовало пронзительного воя сигнализаций, позволяет не беспокоиться и спокойно продолжать работу.
Да и вообще, как говорят местные: «Стоит ли беспокоиться? Если слышишь звук – всё хорошо, а своего снаряда не услышишь, не переживай!» Инструкция по поведению в случае бомбёжки изучена досконально, все основные правила зрительно отработаны.
– Когда вот в тот корпус прилетело, сильно было! Ну да, немного и страшно, ну да мы привыкли уже! – рассказывает мне грузчик из пищеблока. Впрочем, он тут отвечает сразу за всю мужскую работу, потому что попросту остался один. Не взяли служить на передовую в силу некоторых отклонений в здоровье, так у него тут своя ежедневная передовая.
– А потом как-то вечером сидим пьём чай, каа-ак громыхнёт, так уж мы и побежали смотреть, куда именно прилетело, – продолжает он без какого-либо возмущения, злобы или ненависти.
Они привыкли так жить… В войне, при постоянных обстрелах, при тяжелейших физических нагрузках, при однодневности уже целого десятилетия. Они теряют друзей и родных, знакомых и соседей, но не потеряли лишь одно: веру в жизнь! В свой народ и свою страну!
Так что тогда есть служение? Что заставляет их снова и снова исполнять рутинную работу, изо дня в день подвергаясь смертельной опасности? Что не даёт покоя нам, стремящимся туда, в измученную войной землю? Одни стоят насмерть на передовой, другие – в тылу… а мы – всего лишь добровольцы, помогающие и тем, и другим – словом и посильным делом. А молитва, звучащая из уст батюшки Михаила в разрушенном почти до основания Иверском монастыре, под постоянными звуками канонады. Что из этого – служение? Рассуждать можно долго, но тот, кто побывал там, почувствовал это сердцем: служение – это исполнение того, что ты должен без ожидания того, что будет дальше. Здесь и сейчас: там, где ты нужен.
Служение – это предчувствие самых лучших строк, на которые ты способен…
Дорога постепенно меняла пейзаж, переходя от раздолья насыщенных солнцем полей и терриконов к сёлам и городам, жужжащим своей новой послевоенной жизнью.
Приближался последний КПП «Изварино», предстояла проверка, а мне снова вспоминались друзья, новые, с которыми мы прожили все эти нелёгкие дни, проверенные временем товарищи, которые поддерживали издалека, из мирной жизни. Подруги, которые не просто не покинули родных мест в трудное время, но и продолжают своё ежедневное служение: Инна Кучерова из Донецка и Света Тишкина из Луганска, у которой я всё-таки забыла заботливо приготовленные бутерброды, потому что прощанию нашему – любой порог мал. Вспомнилась и картина первого дня, впечатанная теперь в память скорбной картиной войны:
Каска
Во дворе построились «Уралы»,
И в молчаньи скорбном дрогнул дух.
Здесь своих мальчишек принимала
Мать-земля, раскладывая пух.
.
В этот час ветра не голосили,
Замер полдень, будто в небо врос.
И Господь склонился над Россией,
Окропляя праведностью рос.
.
Горемыкой маялась у тела
Тень души, покинув духоту.
Только я, не двигаясь, смотрела
На густую в каске пустоту.
.
Лишь вчера надёжно защищала
Жизнь в бою родимому бойцу.
Но пробил металл осколок малый,
И стекали кровью по лицу
.
Мощь брони и обвязь камуфляжа,
Штурмовой напор, желанье жить…
Облаков несотканная пряжа
Сквозь отверстье втягивала выть,
.
Отдаляя бой. А он – на месте,
Недвижим, как воля, свят – как Русь.
С ненавистной слуху цифрой «двести»
Я глазами встретиться боюсь
.
И стою поодаль – там, где тополь
Устремил побеги в зрелость гроз.
Жар донецкий. Госпиталь. Некрополь.
Ни стихов, ни ропота, ни слёз,
.
Лишь беды бесформенная яма
Оттого, что каску – вижу я –
Санитар забросил в кучу хлама
Из пакетов чёрных и тряпья.
.
И не надо памятников выше,
И не надо памяти сильней,
Чем вот эта груда в ржавой жиже
И броня пробитая на ней.
.
И когда в лета вернутся краски,
Проявив сквозь горе жизни нить,
Капель крови с выброшенной каски
Мне до самой смерти не забыть…
Тяжёлый сон одолел, наконец, уставший разум, ночь разливала темноту так тщательно, что не осталось ни одного незаполненного уголка. Засыпая, я только успела подумать: «Как хорошо, что кондиционер в автобусе исправен», как вдруг резкое:
– Берём вещи, документы и на проверку! – возвращает меня в реальность.
Уже в конце нашего служения я призналась всем, что поэт… И подарила книги.
Служение началось, с Богом!
Светлана Размыслович, поэт, публицист, член Союза писателей России (г. Великие Луки Псковской области)
