Из ранней поэзии Константина Скворцова
«У Бога все живы!» – говорим мы по православной традиции. Погрузившись в раннюю поэзию Константина Скворцова, явственно увидела, что и у поэта все живы! Да-да, это как-то я услышала в его строчках, шелестящих как ветер в спутанных ветвях деревьев. И это не о людях, хотя и они у поэта, у хорошего поэта всегда живы и соединяются в эпохах, приходят к нам вновь в образах поэтических, меняют дороги и города, плывут над нами… Всё это есть и в поэзии Константина Скворцова.
Но вот о чём мне хотелось бы сказать конкретно, так это о его православном взгляде на мир природы, на живые картины жизни изначальной, природной, земной, которыми населена его поэзия. Уверена, что сам он этого никогда так не воспринимал, просто жил в этом мире живой природы, соединялся с ним, чувствовал кончиками пальцев этот животворящий поток родниковый и земной. Иные поэты тоже много пишут о природе, но подчас у них она какая-то задеревенелая, статичная что ли, то ли от незнания или от неумения найти образ сопричастный живой жизни. А вот у Фета, Полонского, Есенина, Рубцова – это естество, это гимн великой силе жизни. Каждому зелёному листочку. Березе. Пню… И здесь продолжение традиции у Константина Скворцова.
Как это природное чувство земли, неба, птиц, растений соединилось у поэта в ткань стихотворения? Я начала читать его поэзию именно с этой точки зрения, утонула в образах, закуталась в травы, в соловьиные трели, в каскады воды и солнца… Всё же поэт – тоже творец! Это умение вызвать дождь и грозу, потом остановить ливень, потом наполнить всё солнцем и расцветить крыльями стрекоз и пением птиц. Читала две недели. Выписывала. Дошла до 1980 года. Пожалуй, именно с этих времён я и услышала стихи К.В. Скворцова: их читала моя мама, влюблённая в его поэзию. Читала вслух, проникновенно, читал и сам поэт, и его друзья. Так в моём сердце поселился поэт.
Никогда я не была в тех местах, о которых он пишет, и птиц этих не видела и не слышала, и деревья надо мной не вставали такие, а вот всё это оживало под его кистью творца и мне уже они не были незнакомы, уже я узнавала птиц по голосу, а деревья по шелесту листьев и резным их краям. Завороженно слушала поэта, внутри меня всё это дрожало и откликалось.
Делала выписки по 4 категориям: «О деревьях, цветах, травах», «О птицах», «О животных, насекомых», «О реках и рыбах»…
Я не литературовед и не претендую на некий филологический анализ. Просто стало интересно – как поэт это делает, как он, словно энциклопедия, знакомит нас с дивным этим миром, нам, городским, порой совсем и не знакомом, но и знакомом, потому что он в нашей генетической памяти, где-то рассказом бабушки, где-то документальным фильмом или книгой. Всё это для нас удивительно важно, основополагающее что ли в этих темах, фундаментальное. Границы, государства, войны, страдания – всё это наша жизнь, но всё-таки под ногами и вокруг есть вечная жизнь, непреходящая – земля и деревья с травами и цветами, и гомон птичий, и собачка, и рыба в реке… И это всё равно первооснова.
Думала, чего же больше будет – деревьев или птиц, или рыб? Он – Скворцов, и, должно быть, будет больше всего птиц, он рыбак, и, наверное, множество рыб у него в стихах. Оказалось, что нет – всё-таки деревьев, трав, цветов… Ну конечно здесь не важна статистика, а важно, как это всё сплетается у поэта в единый живой клубок жизни, который он разматывает потом в поэтические строчки.
Итак, о деревьях. Цветах. Травах. Я как девочка из стихотворения Скворцова иду вслед за его волшебным клубком:
Клубок
Задумчив лес мой и глубок.
В дремучих дебрях по старинке
Волшебный катится клубок
По чёрной узенькой тропинке.
За ним в дожде лучей рябых
Легко, не обронив слезинки,
За счастьем, словно по грибы,
Шагает девочка с корзинкой…
Ольха раскрыла купола,
И, утопая в чащах росных,
Гудят мои колокола –
Литые бронзовые сосны.
Играют в них бурундуки
Горою золотых орехов.
И стрел певучих тростники
Качаются в молочных реках.
Я подарил тебе клубок.
Иди.
Он всё тебе отыщет.
Но помни:
Рядом серый волк
По травам опалённым рыщет».
Сначала много кедра, этой «свечки» Урала и Сибири: «А пока на его околице только кедры страдают бессонницей»; «Словно в бухту, оно войдёт в песню кедров…» («Катера»); «Где вышки стройные, как кедры, из скважин нефтью снег пробьют… Где иней тёплый, словно вербы, цветёт в стране полярных вьюг»; «Пусть, дрожа, убегает под камни река, шишки прячутся в кедрах, как птицы…» (Ночь, 1962); «Зелен кедр/ кипарис в варианте рабочем. /Над озерною гладью в зелёном просторе»; «Ветер, в кедрах уснув, затих» («Ночь», 1962).
Вонзается, словно кинжал в небо кедр и перемежается нефтяными вышками, похожими на него. Всё в одном пространстве, в одном оркестре.
Мягкие нежные берёзы вступают. Без них никуда, но и они оживают девичьим хороводом… «Вон под окном берёзы плачут /Пред тем как снова расцвести»; «Там дружно, как девчонки в хоре, берёзы пели для меня!..»; «Притихшие теплые ветры замирают в объятьях берёз»; «Как берёзка, раздвинув хвою, ты войдёшь»; «На станции тихой встречали меня берёзы»; «И снова кружатся поля, /Березы сирые И пашни»; «Эх, тополиная метелица! /Эх, белый-белый косогор, /Где три берёзы тихих – пленницы, /В траве оставленный топор».
Конечно, сосны… Они внутри всей поэтической ткани автора, живут рядом… «И плотно, словно буквы в слове, прямые сосны вкруг меня»; «К куску земли, где по ночам мне сосны дикие и лайки в избушку лапами стучат»; «Вся равнина в трясинах, в озерах, как в оспе, и качаются в топях зелёные сосны… На корявых стволах смóлы – брызги рассвета. Соснам, может, лет сто, а всего по два метра!»
А ещё рябины, ольха, и, конечно, черемуха: «Любить, любить мне полустанки /За губы горькие рябин»; «Остаюсь с рябинами, тонкими, как и ты»; «Из черёмухи горькой, /Вяза, красной ольхи, /Что росли за пригорком /У замшелой реки»; «Горит Крушина по кюветам»; «Надивиться не могу – /Вздрогнул, как от всполоха: /На сиреневом лугу /Белая черёмуха»; «Вокруг туман черёмух белых, /Ив серебристых круговерть».
Человек кружится среди своих братьев-деревьев, и сосуществует с ними, с живыми: «Весною, Выбежав в поля, Я повисал на шее вяза…».
И опускаются глаза, и вдруг – ягоды, травы, цветы, которые ты увидишь словно впервые с поэтом, когда ты вместе с ним падаешь на колени… И горчинка кровавой клюквы и брусники, и шелест многовековой в зарослях камыша, и лёгкий запах черёмухи наплывает на девочку…
«У расщелины скал на ковре из брусники я нашёл в облаках ветку белой гвоздики». «Лоси гулко трубят, в бой рвануться готовы, и разбрызгана клюква, как капли их крови…» («Северные сосны»). «Росно в пойме грустят камыши…Ты пришла из зелёной тиши, и запели они о любви, лишь коснулись их руки твои, и цветут у меня на груди глаз твоих полевые цветы…» (1962 г. Над тяжёлой рекой)
Вокруг цветы, даже там, где все сгорело и пепелище. «Росла полынь из чёрных окон, /Под камни прятались ручьи», «И я ромашки звал на помощь,/ Настой их горький пригубя»; «Ромашковый пригорок Белый». А вот и маки. «Словно солнца, качаются маки».
И в этой идиллии 60-х, когда начинается грандиозное индустриальное сражение с природой, у поэта вдруг предчувствие беды… Поэты всегда раньше других ощущают пульс движения в жизни, ловят в воздухе неких предвестников изменений…
Какое-то пронзительное по своему воздействию стихотворение «Крик травы». Просто косят траву, а поэту больно…
«Я в тревоге
Стою у распахнутых окон.
А лесник,
Свесив бороду с тёплой печи,
Говорит:
– Спи, сынок.
До рассвета далеко.
В пойме режут траву –
Вот она и кричит».
(«Крик травы»)
И гибнут деревья («Закипала вода. И горела трава. /И солдатами падали наземь деревья»), гибнут цветы и трава, совершая земной круг, но поэт именно в травах, в ветвях, в цветах находит слова для своих образов. Не на улицах городов, не в книгах, не от друзей, но в цветах и травах, в ветвях и рощах.
«Ты всё так же чаруешь, моя сторона,
И всё так же грустишь камышинкой у ила…
Так мне нужно увидеть
Живые слова,
Те, что в мокром ольшанике ты затаила…».
«вокруг меня встают не стены –
слова, пропахшие смолой!»
«Я упал на траву.
Я лежу на траве,
Не на той, – на десятом её поколеньи.
Слышу, красное семечко сердца во мне
Прорастает оставленным здесь откровеньем».
И силится спасти хотя бы что-то живое, чувствуя, что без этого живого другой жизни у человека не будет. Всё может молодой поэт! «Поёт на ветке первый лист о клейкой одинокой доле. Давай под синь и ветра свист его согреем меж ладоней!»
Какой-то молитвенный глас слышится в поэте, его ощущение Бога внутри себя и вне его, в природе вокруг, Творца, который вокруг одушевляет всё, наполняет соком жизни.
«Дождь, предвещавший спелую траву,
Нас миновал.
Стою под синей далью.
И мир пронизан светом и печалью.
И он доступен Богу одному.
Я к этой благодати причащён…
Не знавший поражений дикий воин.
Я даже кромки неба недостоин,
А только смерти под его пращой».
(«Дождь, предвещавший спелую траву…», 1977 г.)
1977 год, а какое ощущение присутствия Бога во всём, как поэт нащупал этот нерв, сколь точно выразил суть мира и его Творца, суть назначения поэта «причаститься к этой благодати».
Летящая стрела птичьего крыла. Идём дальше. Читаем о птицах. Кто здесь нас встречает?
В стихотворении «Здесь всё твоё» он пишет уже о собранных в строки птицах: «И птицы, Что кричат на ветках строк, – Они ручные – Позови их только».
Вот они, выплывают вестниками любви или беды и печали. Глухари, воробьи, гуси, чайки, журавли, утки, стрижи, ястребы и чёрные грифы, вороны и цапли, грачи и сычи, иволга, кукушка, дятел и тетёрка, овсянка… Впору открыть справочник по птицам, к слову сказать, мой городской зять-физик изучает птиц по справочникам и слушает их голоса, да ещё и детей своих приучает, моих внуков. Вот не знаю, как выглядит овсянка, но будто вижу их живыми, читая стихотворение:
Купальщица
Увидев птиц, я вспоминаю клетки
И крыльями торгующих людей…
Вот по руке, как по сосновой ветке,
Овсянка опускается к воде.
Прислушалась на миг к лесному шуму.
И, не почуяв никакого зла,
Так солнечными крыльями взмахнула,
Как будто платье жёлтое сняла,
И в воду: бух! Как белую пушинку,
Её свирепо речка понесла,
Ломая об упругие кувшинки
Два маленьких неопытных крыла.
То выпорхнет она, то снова тонет,
То вдруг осыплет перьев лепестки…
…Купальщица пригрелась на ладонях,
Обсохла и на ветки не летит…
Вопросы птицам задавать нелепо,
Но я взываю к птичьему уму:
– Иль ты не знаешь человека,
Иль слишком знаешь человека,
Что так доверилась ему?»
Друг птиц Константин Скворцов. Вспоминается традиция спасения птиц, евангельская традиция, птичка-то Божья, небесная тварь. «Покормите птиц» – где-то в это же время написал такое стихотворение Александр Яшин: «Покормите птиц зимой. Пусть со всех концов /К вам слетятся, как домой, Стайки на крыльцо».
Вот и к Скворцову слетаются птицы в Переделкино, и ведёт он с ними неспешный разговор и сегодня, даже прозаический разговор.
Воробей
Я смотрю в окно. Осенний ветер гоняет по остывшей земле золотые листья. На это, как и на огонь костра, можно смотреть вечно.
У каждого писателя свои привычки. Кто-то из классиков плодотворно работал только тогда, когда в комнате пахло яблоками, кто-то работал, опустив ноги в таз с водой… Хемингуэй работал стоя, опираясь на широкие полки, укреплённые на стене… Но почти перед каждым – дежурила чашка кофе или чая, на случай «дозаправки в воздухе». Во время творческого полёта время неощутимо.
Я не претендую на роль классика, но чаша сия не обходит и меня. «Пустой» чай я не пью. Рядом на блюдце лежит кусочек хлеба. Возможно, этого требует генетическая память моего голодного военного детства.
Мне не пишется. Я бездумно смотрю в окно, как будто ветер, рисуя золотые картины, одарит меня мыслями, от которых проснётся задремавшее тело и заколотится сердце в предчувствии восходящего слова.
Сойки, свившие весною под крышей гнездо, похожее на ивовую корзину, давно его оставили. Они прилетают теперь только по старой памяти, чтобы проверить сохранность гнезда, в котором могли поселиться птичьи мигранты.
Частые гости у меня на даче – синицы, а вот воробьёв я никогда не видел. Может, городская сутолока и пыль им больше по душе.
Вдруг кто-то робко постучал по стеклу. От неожиданности я вздрогнул. Задумавшись о своём, я не сразу увидел на подоконнике воробья. Это он стучал по стеклу. Его, очевидно, обидело то, что я не обращаю на него внимания. Если бы стучал дятел, я бы не удивился, но воробей…
Он смотрел, как мне показалось, не столько на меня, сколько на кусочек хлеба, лежащий на моём блюдце.
Я улыбнулся, вспомнив моего друга, дагестанского писателя Ахметхана Абу-бакара. После войны он приехал из села сдавать экзамены в Литературный институт. На экзаменационном столе лежали билеты и бутерброд. Профессор, заметив растерянный вид парня, решил его поторопить:
– Чего смотришь, бери!
Он надеялся, что Ахметхан возьмёт билет. Но будущий классик схватил бутерброд и убежал…
Я приоткрыл окно и в шутку сказал:
– Чего смотришь, бери!
Это нисколько не смутило моего гостя. Он смело подскочил к блюдцу, взял в клюв кусочек хлеба и улетел.
Выросший в уральской тайге в мире птиц, я не особенно удивился этому. В конце концов, у меня есть белка Аватар, которая ест орехи из рук и прибегает, как собачка, когда я зову её по имени.
На следующий день я вновь услышал за окном «тук-тук». Окно было приоткрыто. Воробей уверенно проскакал проторённой дорожкой и улетел с очередной крошкой хлеба.
Так случалась каждое утро. Я радовался, что во мне нуждается живая душа.
К сожалению, когда работа спорится, можно забыть обо всём. В один из таких дней я не вспомнил про чай и хлеб, пребывая в другой эпохе, в мире моих литературных героев.
И вдруг… Тук-тук!
Это вернуло меня к реальности. Воробей, как мне показалось, с сожалением смотрел на меня, так как не видел на моём столе заветного блюдца с хлебом.
Я виновато посмотрел на него и жестом показал: мол, прости, хлеба нет…
Он улетел. Я, превозмогая чувство вины, вновь погрузился в рукопись.
И вдруг… Тук-тук!
Я поднял глаза. В клюве у воробья была корочка хлеба. Он положил её на подоконник. Его сверкающие бусинки глаз, казалось, говорили:
– Чего смотришь, бери!
И упорхнул.
…Под окном цветные листья, как мазки художника, ложились на заиндевевшее полотно осени.
В тот день я больше не работал.
Дивная история-притча. И вот фраза, имеющая отношение к нашим «изысканиям»: «Выросший в уральской тайге в мире птиц, я не особенно удивился этому».
Поэт вырос в мире птиц, они населяют его поэзию, гнездятся и сбиваются в стаю, «утки мечутся над шугой», «вонзаются в берег стрижи», «в берёзах звень, грачиный гомон», «на каждой гальке – трясогузка, /И в каждой лужице – кулик!..», а весь мир предстает «чуткой цаплей, Уснувшей на одной ноге».
В поэтической тетради раннего Скворцова «птиц паром» несётся над его головой, соседствует с ним рядом, можно сказать, живет его жизнью каждая птичка: «и чёрточкою над «и» кратким летит встревоженный глухарь»; «Дашь из тонких, ветвистых рук утро, речку, гусей королевство… И в груди зашевелится детство, как в глубоком дупле бурундук» («Ночь, 1962). «Кричали вспуганные гуси… И где-то очень далеко /Услышал я: запели гусли Сладкоголосого Садко».
Есть и мечта: «Мой дом светиться будет янтарём, /Хочу, чтоб филин над трубой заохал, Чтобы смола горела алтарём /И пол зелёным выстилался мохом» и чтобы «рассветов серых журавли /На дымных пашнях нас встречали», и «провожать самолёты, как чаек».
Но и беда, и страх, и предчувствие тоже связаны с птицами: «солнце ястребом кануло за горизонт», «и разбивалось эхо о гранит, /И поднимались крылья у сыча», «то чайки Горький ветер пьют, /То тучей кружит Вороньё», «да фонарями в проводах /Скрипели сонные вороны» и «казалось, крыльями свистя, /Сквозь окна за живою кровью /На нас вороны налетят,/ Едва глаза свои закрою», «В испуге щёлкала сова», «и появлялся чёрный гриф, /Наверно, в смерть мою поверив, /Когда далёким Был твой берег /И что ни шаг – зловещий риф!»
Немного даже Хичкок. Или зловещее затмение из «Слова о полку Игореве», когда Игорь шёл в поход, автор говорил о галках, воронах, орлах, как о символах зла, таинственности. Они создают впечатление страшной опасности, подстерегающей Игоря. Волки грозно воют по оврагам, Орлы клекотом на кости зверей воют. Вообще в произведениях устного народного творчества, как и в «Слове», галки, вороны символизируют тёмные силы, они предвещают смерть, испытания, помогают силам зла, стремящимся погубить человека. Тогда по Русской земле редко пахари покрикивали, но часто вороны граяли, трупы меж собою деля, а галки по-своему переговаривались, собираясь полететь на поживу.
И мне страшно – птица и небесное создание, но может быть и нечистью… Поэт спасает меня из тенет: «Взлетит тетёрка – замираешь, /Аукнет филин – вся дрожишь!», «а в небе по привычке /Стервятник Кружится над ней /И ждёт чужой добычи». И успокаивает: «У тебя там весна. И оттаяли первые птицы», отпускает голубей «Из-под рубахи /Голубями /Рвались на волю Облака…», а потом «лишь, исцеляя мёртвый лес, /Бьёт дятел одиноко». И всё заканчивается соловьями, конечно же соловьями, а значит, небесной Любовью (не забудем, что и в «Слове» все радости связаны с соловьями – «Дятлы стуком путь кажут к реке, да соловьи весёлыми песнями рассвет возвещают», и сам Боян, то есть поэт-сказитель назван соловьём: «О Боян, соловей старого времени!»):
«Родился я на переправе,
Где по низинам соловьи,
Не требуя наград и славы
Так заливались от любви,
Что мне казалось, – мир был создан
Из певчего их серебра…» («Переправа»)
«Я знал здесь девушку. И точка.
Но горькой памятью о ней
Ударит вдруг сегодня ночью
В запретной зоне Соловей».
Эпический образ птиц у поэта Константина Скворцова внутренне связан и с библейскими сюжетами, пришедшими в его поэзию из народного восприятия, опосредованно, через внутреннюю связь со своим Родом, мамой, которая пела ему песни, как птица, наверное, от тех стариков и старух, которые были вокруг него в юности и детстве, да и от генетической памяти и наблюдательного глаза.
Прочитаем и перелистнем сюжеты Священного писания о птицах. «Пророки часто говорят о перелётных птицах, ласточках, журавлях, которые улетают в далекие страны и обратно возвращаются к местам своего жилища. Бог говорит, что Он возвратит Свой пленный народ подобно тому, как возвращаются птицы из отдалённых стран…»
У Скворцова: «Всё в движенье… Надо торопиться – журавлям на юг, а мне на север» («Компас осени»).
«Хищная птица служит символом войск и армии, вступающей в какую-либо страну для разорения оной. В Палестине мёртвые тела или трупы иногда выбрасывались на расхищение хищных птиц, но вообще их погребали вечером, даже преступников снимали для сего с виселиц. Гуманное отношение к птицам на Востоке составляет отличительную черту народного характера. Голубей и маленьких сов редко трогают и пугают. Ястреба спокойно сторожат свои гнезда на улицах некоторых городов, как например Антиохии. Аисты также устраивают свои гнезда в некоторых селениях и селятся даже в самих мечетях. Моисей, чтобы развить чувство сострадания в сердцах Евреев, заповедует им, что если попадется кому-либо из них на дороге птичье гнездо с птенцами и матерью, тот должен только взять птенцов себе, а мать оставлять (Втор.22:6)»
У Скворцова: «…Совёнок /Бьётся на плече /И никуда /Идти не хочет. /Крылатый маленький клубок /С глазами, /Круглыми от страха. /Я понесу тебя с собой. /Влезай /И грейся под рубахой!»
«Господь учит нас смотреть на птиц, как на образ спокойной беззаботности при отеческом промышлении Божием о нас. «Взгляните на птице небесных, они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницу; и Отец ваш Небесный питает их», говорит Господь (Мат.6:26). Нежному попечению птиц о своих птенцах уподобляется попечение Божие о своём народе (Исх.19:4, Ис.31:5 )».
У Скворцова: «И воробьи /Галдят под крышею /И в мае выведут птенцов»; «Лишь воробьи, /Летая на реку, /Из гнёзд кричали веселей»; «Наверное /От чувств моих /Вздохнул в гнезде /Бессонный аист…»
«Слова Спасителя: «…лисицы имеют норы и птицы небесные гнезда; а Сын человеческий не имеет, где преклонить голову» (Мат.8:20), слова горькие и печальные, обращают наше внимание на «гнездо», «дом»».
По Достоевскому: «…ведь надобно же, чтобы всякому человеку хоть куда-нибудь можно было пойти. Ибо бывает такое время, когда непременно надо хоть куда-нибудь да пойти!»
Для поэта Скворцова гнездо там, где у птиц в гнезде птенцы:
Тетёрка
Она сидела, выгнув шею,
Рябыми перьями блестя.
И вдруг – огромный серый веер
Раскрыла с треском у куста.
Почувствовав чужую силу,
Метались сойки – кто куда…
Она ж коричневую спину
Мне подставляла под удар.
Шла по корням, ветрами стертым…
Я вслед за ней, хотя и знал,
Что эта смелая тетёрка
Меня уводит от гнезда.
Косила чёрным глазом властно:
Иду за ней иль не иду?..
А вдруг я с батогом клыкастым
Спешу к пушистому гнезду?!
Потом взлетела и в осинник
Вернулась, сделав два кольца…
…А сколько их по всей России
Не возвращается к птенцам!
1966
Или как много упрёка и назидания содержится в следующих словах Господа: «Иерусалим, Иерусалим… сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели!»
Все эти сюжеты есть в ранней поэзии Константина Скворцова.
Соединяясь с образами деревьев, трав и цветов, птицы составляют образ того безопасного места, которое и олицетворяет дом, родную землю, Родину. Которая есть самое безопасное и защищённое место на земле. Там стоит древо, под сенью которого можно укрыться и даже вить гнезда, откуда продолжится жизнь. Поэтому св. Иоанн Златоуст в одной из своих проповедей, сравнивает это дерево со Христом: «Он – Тот, на котором обитают птицы небесные, то есть пророки, апостолы и все избранные».
Необъятен мир сущего в поэзии Константина Скворцова, мир вечности и земной благодати, ещё о многом следовало бы написать, но я хочу закончить эту часть моего обзора песней на стихи Скворцова, которую я очень люблю, и несмотря на всю свою простоту, открывающую какие-то важные смыслы нашей жизни для меня. Музыку написал композитор Владимир Комаров-Елецкий, у которого много песен на стихи К.В. Скворцова (кстати, тоже предмет исследования – песенность его поэзии).
Казарка
(Если не знаете, как я раньше, что это за птица, посмотрите, будет интересно. – М.Г.).
На небе лебеди, иль мне мерещится?
Куда летят они? Куда – Бог весть…
А здесь, на озере казарка плещется, –
Спасибо, Господу, за то, что есть.
И на ветвях берёз, моя хорошая,
Жемчужных бусинок не перечесть.
А на руке моей росы горошина, –
Спасибо Господу, за то, что есть.
Пусть о бессмертии хлопочут гении.
Влюблённым в вечности хвала и честь.
А нам с тобой дано Любви мгновение, –
Спасибо Господу, за то, что есть.
На небе лебеди иль мне мерещится?
Куда летят они? Куда – Бог весть…
А здесь, на озере казарка плещется, –
Спасибо, Господу, за то, что есть.
09.01 .2016
Спасибо Господу, за то, что есть у нас большие русские поэты Божьего дара, и среди них достойный и светлый, у которого все и всё живое – Константин Скворцов, наш современник.
Марина Ганичева