Степь отражается в небе: несколько меньшим простором: однако, для человеческого глаза (и духа) степь часто представляется бескрайней:
Небо. Степь. Стоишь в тревоге.
Только шёпот трав земных
Правит мысли. Мысль о Боге
Здесь в соцветьях семенных
.
Прорастает жизнью новой,
Смертью старой – серый дёрн…
Жёлтый месяц бьёт подковой
В лужу с неба. Колкий тёрн
Распластался в чуждых далях…
Образный лад поэзии А. Арестова выпукло-конкретен, но – перевит метафизикой, связанной с корневой попыткой осознать наиважнейшее в жизни, часто запредельное, трансцендентное…
Вспыхивают, мерцая таинственно, строчки; ткётся плотно звуковая и смысловая ткани, и узоры, покрывающие их, связаны с исконно-русским, с постижением отеческой правды бытования на земле, в недрах вечного вращения юлы юдоли:
Соха увязла в жирной глине,
Крестьянин вымолвил: «Спаси!» –
Пронёсся возглас по равнине
Студёной болью. «Здесь паси
Свою лошадку!» – крикнул барин,
Махнул кнутом и двинул в путь
На тройке резвой, а крестьянин,
Убитый горем, повернуть
Пытался пласт землицы бедной,
Не давшей сызнова зерно.
Извечен русский трагизм, но эстетический ряд речи, мнится, несколько снижает его…
Т. Грибанова насыщает строку полно, до предела, словно боясь упустить что-либо из таких колоритных подробностей мира, переливающегося огнями разнообразия, и, порой кажется – счастья:
Цикадами ночь стрекотала в анисовых ситцах,
Пыльцою подлунной кропила цветы в палисаде.
И явственно так, словно мне это вовсе не снится,
От поступи чьей-то скрипели в дому половицы,
И глаз не смыкал Чудотворец в старинном окладе.
Извечен русский трагизм: но эстетический ряд поэзии,
Поэзия Грибановой лучится тонко: каждый лучик строки пропитан полноценным раствором яви, и мудрая мера приятия жизни – полностью, всей! – придаёт суммарно сим лучикам дополнительную прелесть и обаяние.
А после Троицы хлынуло лето –
Божья на мир снизошла благодать!
Снова в лугах, щедро залитых светом,
Скирд новолетних несчётная рать.
Множество сложных ассоциаций вызывает поэзия Грибановой: вдруг мелькнёт фрагмент картины Венецианова, а тут вспыхнет свиридовский, благословенный аккорд…
…интересно перетолковывает сказ о Садко Л. Турбина: и вливаемые в современность строки, связанные с вечным странником-гусляром, зажигаются пёстрыми цветами: словно жар-птица уронила перо:
Искрится море, пол качается:
Совсем чуть-чуть, легко-легко,
И заведенье называется
Славянским именем «Садко».
.
Пронзает свет нас ослепительный
Вблизи Баку, на поплавке,
И миг волшебный, исключительный
Держу, как бабочку в руке.
О! великая возможность поэта удерживать миг: Турбина демонстрирует оную полноценно и ярко, с конкретикой места, озарённой вспышками точной и красивой поэзии:
Электричка, станция, болото,
Ласточек тревожные полёты
Высоко – как росчерки пера.
.
А на фоне леса, остро, прямо,
Зубья елей как кардиограмма –
Солнца уходящего пора.
Россия Е. Харитонова – очень своя, прочувствованная так, что и имя её звучит по-особому, и боль, вечно и разнообразно рассекающая плоть великой страны, отливает скрытым, чрезмерным смыслом:
Я не вправе Россию за что-то винить,
Для неё что ни день – испытания.
У какого креста мне колени склонить,
Чтоб твои прекратились страдания?
.
Что у Господа мне для тебя попросить
В час, когда моя жизнь обесточит?
Прошептала она: «Пусть он сможет простить
Тех, кто смерть мне веками пророчит».
Тихая скорбь, вложенная в строки, вспыхивает ответным огнём в сердце читающего, но вечная надежда на Китеж, всё никак не всплывающий из-под метафизических вод, не меркнет, обещая запредельный русский рай: духовный в первую очередь…
…хотя и материальность предстаёт в поэзии Харитонова выпукло, однако всегда через неё просвечивают запредельные лучи:
Спиной упёршись в дверь сарая,
Смотрю на алую зарю.
Быть может, это свет из рая,
В который я не воспарю.
У В. Мазманяна и названия стихотворений идут замечательными, вкусно выполненными строчками: «Разноцветная свита опавшей листвы», «Увядающей осени клёны золотые приносят дары»…
Разумеется – главное наполнение стиха, и чувство природы, ощущение космоса её раскрывается суммами красивых картин:
С увядающей осенью вечно морока –
Забывает опять про обещанный снег,
А дожди барабанят в закрытые окна,
Со слезой умоляя пустить на ночлег.
.
Не гадал, что скрывалось за вашей улыбкой,
И не верило сердце, что это игра,
Не берёзовый лист – золотистую рыбку
Доставали из невода веток ветра.
…онтологический ветр продувает всякую реальность – сильно, крепко, но поэт, творя стихи, созидая свой словесный сад – противостоит игольчатым играм экзистенции.
Земное и небесное сочно сопоставляются в стихах Мазманяна:
Полнеба сжёг, дотлел закат
У голубиного крыла,
А там, где плыли облака,
Звезда кувшинкой зацвела.
И, кажется, кротость голубиная присуща и этой – безымянной, зацветшей – звезде…
«Боль», прокалывающая, перехватывающая чёрной, обугленной лентой стихотворение Ю. Богомолова: боль за страну свою, океан Отечества, сильно взбаламученный многими, негожими:
Душа болит в славянском теле,
Который год горит свеча –
На край Руси химеры сели
И осквернили купола.
.
Там русский дух, там Русью пахнет,
Дозорный на ветвях сидит,
Там олигарх над гривной чахнет
И незалежностью смердит.
Современность, оставляющая желать лучшего, наполняя собою стихи Богомолова, подлежит изменению, и, может быть, поэзия, создавая эстетические пространства, способствует этому…
Главное чётко отделяется от наносного:
Любовь и честь всегда на страже
Тех необузданных страстей,
Что, вырываясь на форсаже,
Калечат совести людей.
…ибо жизнь – вне любви и чести – превращается в непролазное, негативное существование…
Поэтические арки Девятого номера журнала «Александръ» вздымаются высоко: ибо дело поэзии – следовать световой вертикали, осветляя души современных, слишком замороченных прагматизмом и эгоизмом людей…
Александр Балтин